Увидеть огромную кошку - Барбара Мертц

– Что сделал этот парень? – спросил он отца.

Эмерсон вытащил из кармана смятый лист бумаги. Бросив взгляд, он фыркнул: «Чепуха!» – и выбросил бы его, если бы я не успела вырвать этот лист из рук мужа.

Сообщение было написано нервным, явно изменённым почерком. Оно гласило: «Держитесь подальше от гробницы «Двадцать-А».

– Что это значит, Эмерсон? – спросила я.

Эмерсон проигнорировал вопрос.

– Рамзес, Юссуф видел человека, который сунул бумагу мне в карман? Потому что, я полагаю, ты решил купить у него цветы, чтобы допросить его.

– Да нет, сэр, – искренне ответил Рамзес. – Моя основная причина заключалась в том, чтобы доставить удовольствие матери и сестре. Однако во время сделки я действительно спросил Юссуфа, поскольку он был ближе всех к тебе, и по твоему испуганному восклицанию и жесту я подумал, что, возможно, кто-то попытался залезть к тебе в карман или...

В последние годы Рамзес пытался преодолеть свою досадную склонность к многословию, но время от времени у него случались рецидивы. Я автоматически бросила:

– Замолчи, Рамзес.

– Да, матушка. Могу я увидеть записку?

Я передала лист.

– Как странно, – пробормотала Нефрет. – Что это значит, сэр?

– Будь я проклят, если знаю, – огрызнулся Эмерсон.

Он достал трубку и принялся её набивать. Я наклонилась вперёд.

– Эмерсон, ты намеренно ведёшь себя загадочно и провокационно – если не таинственно. Твоя привычка скрывать что-то от нас – особенно от меня – полностью вышла из-под контроля. Ты прекрасно знаешь…

– Это угроза, – вмешалась Нефрет. – Или предупреждение. Ой… простите меня за то, что перебиваю, тётя Амелия; я слишком разволновалась. О какой гробнице речь профессор? Об одной из тех, которые вы собирались раскопать в этом году?

Мы все ждали ответа Эмерсона, затаив дыхание. Одна из его неприятных привычек заключалась в том, чтобы держать место наших будущих раскопок в секрете до последнего момента. Он не доверял даже мне.

Как и сейчас.

– Давайте подождём до вечера, чтобы обсудить этот вопрос, – холодно отрезал он. – Я не намерен вступать в громкий и неловкий спор на публике.

От возмущения у меня перехватило дыхание. Голос Эмерсона – самый громкий из всех, и Эмерсон быстрее и охотнее любого вступает в спор. Его ханжеское выражение лица сводило с ума.

Давид, вечный миротворец, услышал мой судорожный вздох и нежно обнял меня за плечи.

– Да, давайте отложим дела на потом. Расскажите мне о тёте Эвелине, дяде Уолтере и детях – прошло слишком много времени с тех пор, как я их видел или получал от них весточку.

– Они, конечно, передавали тебе слова самой нежной любви, – ответила я. – Эвелина писала каждую неделю, но не думаю, что ты получил все её письма.

– Почта в пустыне отличается от обычной, – улыбнулся Давид. – Я очень скучал по ним. Они не изменили своего мнения не выезжать в этот сезон?

– Кому-нибудь нужно было остаться в Лондоне, чтобы контролировать подготовку последнего тома публикации о могиле Тетишери, – объяснила я. – Огромное количество фотографических пластин, и, поскольку Эвелина отвечает за картины, она хотела убедиться, что они воспроизведены должным образом. Уолтер работает над указателем предметов и надписей.

Давид потребовал больше сведений о своей приёмной семье. Внук нашего реиса[31] Абдуллы, он фактически был усыновлён братом Эмерсона, Уолтером, и проводил лето с младшими Эмерсонами, изучая английский язык, и египтологию, и Бог знает что ещё; он был чрезвычайно умным юношей и впитывал знания, как губка впитывает воду. Кроме этого, он был талантливым художником; когда мы впервые встретились с ним, он изготавливал поддельные предметы старины для одного из величайших злодеев Луксора, и мы сыграли важную роль в освобождении мальчика от пагубного влияния хозяина-преступника[32]. Его родители умерли, и чувства Давида к Эвелине и Уолтеру были чувствами преданного и благодарного сына.

Как он, несомненно, и надеялся, эта тема занимала нас всю оставшуюся часть поездки, хотя Рамзес был необычно молчалив, Нефрет болтала меньше, чем обычно, а Эмерсон ёрзал, раздражённо дёргая галстук, на ношении которого я настаивала. Когда показалась дахабия, он испустил порывистый вздох, сорвал с себя оскорбительный предмет одежды и расстегнул пуговицу на воротнике.

– Для ноября необычно тепло, – заявил он. – Я полностью согласен с Нефрет и хочу избавиться от этой неудобной одежды. Поторопись, Пибоди.

Судя по тому, как нежно он произнёс мою девичью фамилию, и по брошенному на меня многозначительному взгляду, я пришла к выводу, что ему понадобится ещё кое-что. Но после того, как он помог мне выйти из экипажа, я на мгновение задержалась, чтобы с гордостью и любовью взглянуть на лодку, наш плавучий дом, как я его называла.

Эмерсон купил дахабию несколькими годами ранее. Это было одним из самых романтических и трогательных проявлений его привязанности, поскольку он не любит путешествовать по воде, но принёс жертву ради меня, и всякий раз при виде «Амелии» (как он назвал дахабию) моё сердце трепетало от волнения. Изящные парусные суда, когда-то – излюбленный способ путешествий по Нилу, ныне заметно уступали по популярности пароходам и железной дороге, но я никогда не потеряла бы верность им и не забыла бы то первое чудесное путешествие, во время которого Эмерсон попросил меня стать его женой[33].

Экипаж судна и слуги во главе с капитаном Хасаном ждали нас на палубе у трапа. После того, как они поприветствовали возвратившихся странников, а Давид и Рамзес рассыпались в ответных любезностях, последний обежал палубу глазами.

– Где Бастет? – спросил он.

Я посмотрела на Нефрет. Она закусила губу и склонила голову. Никто из нас не ожидал этого момента. У Нефрет были близкие отношения с матриархом нашей большой компании кошачьих, но не такие близкие, как у Рамзеса; Бастет была его спутницей и, по мнению некоторых наиболее суеверных египтян, его фамильяром[34] в течение многих лет. Она, несомненно, должна была встретить его раньше всех.

Понимая, что у Нефрет не хватило смелости сообщить эту новость, я откашлялась.

– Мне очень жаль, Рамзес, – начала я. – Действительно, очень жаль. Нефрет писала об этом, но, очевидно, письмо так и не дошло до тебя.

– Нет, – отозвался Рамзес холодным, невыразительным тоном. – Когда это произошло?

– В