Смерть в изумрудных глазах - Анна и Сергей Литвиновы

А дальше мать Яна снова стала дурным вестником.

Разбудила его на рассвете со слезами:

— Какое горе у Петра Андреича, горе-то какое!

И поведала, что психиатры настаивали: Люся в нормальной жизни не справится, нужно оформлять в интернат. Но директор воспротивился. Забрал домой под расписку. Привезли вчера вечером, а ночью девчонка из дома сбежала. Шла не разбирая куда по федеральной трассе и погибла под колесами грузовика.

Весь поселок сочувствовал.

А Мишка сказал:

— Я убью его. Он специально сначала ее в овощ превратил! И потом из дома дал удрать в таком состоянии!

Ян — пока девочка в больнице была — собственное расследование провел. Абсолютной истины не установил, но склонялся, что у Люси действительно с головой проблемы.

Однако убедить в том Мишку возможным не представлялось. Он сейчас сам словно сумасшедший. Зеленовато-бледный, глаза нехорошим огнем горят. Повторяет:

— Убью!

Тортилла (самый прожженный и старший) хладнокровно парировал:

— Сядешь.

— Плевать. Люся нормальная была, слышите — нормальная! Она шутила, смеялась, интересного много рассказывала! А он ее — в дурдом, где одни дебилы со слюнями!

Обернулся к Яну:

— Это все вы! С вашим дурацким правосудием! Нету его у нас в стране! Не надо было жаловаться никому! Что получилось в итоге?! Не оставлю этого! Уже готовлюсь! Стрелять из отцовской берданки учусь, бицуху качаю! Он Люсю уничтожил! А я — его! Все справедливо!

Ян совсем растерялся. Мишка упрямый как черт. И если чего задумал, отговорить его невозможно.

Клавишник — самый из всей группы большой хитрец — пискнул:

— Миш! Ну почему ты в лоб всегда? Почему обязательно из берданки? Можно, допустим, несчастный случай подстроить…

«Маленькие и смешные, — устало подумал Ян. — Но играют во взрослые игры».

Любой ценой нужно парня остановить. Поэтому сказал:

— Убивай. Только дай мне слово. Ты убьешь его не сейчас — а через какое-то время. Через три года. Лучше — через пять.

— Почему?!

— Потому что сейчас ты единственный подозреваемый. Потому что сейчас у тебя только отцовская берданка, официально зарегистрированная. Потому что сейчас ты еще, прости, сопливый пацан. Можешь промахнуться — но в тюрьму за покушение все равно пойдешь. Не надо подставляться. Выжди. Вспомни графа Монте-Кристо. Он не торопился мстить. Копил силы, приобретал опыт. Поверь: спустя годы воздаяние будет только слаще.

Наши дни

Наталья Андреевна

Люся всегда была миловидной девочкой, но, когда ей исполнилось двенадцать лет, расцвела до красоты неописуемой. И влюбился в нее такой же, чуть не от мира сего, десятиклассник.

Бедняжка Наталье Ивановне сразу сказала: «Это мой принц. Я ему принадлежу, и мы будем жить вместе в большом и красивом доме, пока смерть не разлучит нас».

Она, конечно, предупредила директора. Тот старшеклассника шуганул. Но парень не успокоился. Дождался момента, пока Люсю дома одну оставят (что крайне редко бывало), и заявился в гости. А девочка потом приемным родителям заявила: «Я буду ему теперь жена!»

Петр Андреевич, конечно, перепугался. Люсю немедленно отправил в больницу, привели ее там кое-как в чувство. Но не до конца. Когда вернулась и вышла в школу, написала своему возлюбленному письмо, а в нем — кучу глупостей. Будто отец злой, чтобы их великой любви воспрепятствовать, все то время ее в холодном подвале держал под замком, угрожал, бил, требовал, чтобы она от принца своего отступилась.

Парень, балбес, поделился бедой с молодым учителем. А тот — не меньший дурень — в ситуации разобраться и не подумал. Сразу взялся жалобы строчить. Куда только не писал!

Понятное дело, проверяющие как воронье слетелись.

И больше Люсину болезнь скрывать стало невозможно.

Девчонку госпитализировали. Учителя-склочника Петр Андреевич из школы выгнал.

Психиатры потом сказали: в очень неудачный момент у Люси любовь случилась. Двенадцать лет, гормональная перестройка, месячные только начались. И мозг окончательно взорвался.

Стандартным курсом в двадцать один день не обошлось — несколько месяцев держали в больнице.

Петр Андреевич с женой переживали. Скучали. Уговорили наконец дочку выписать, хотя врачи остерегались, говорили, что ремиссия совсем нестойкая. Но отпустили все-таки под расписку. А Люся в первую ночь, как вернулась, сбежала из дома — отправилась своего принца искать.

Шла не разбирая дороги — видно, «голоса» вели. И попала на федеральной трассе под машину. Насмерть.

…Наталья Ивановна свой рассказ о ней закончила размышлениями: за что хорошему человеку, Петру Андреевичу, такое испытание? Благое дело ведь сотворил, не просто кормил-поил, но пытался хронически больную в нормальную жизнь включить. Но Всевышний не увидел его стараний. И девочка погибла, и сам директор ненадолго ее пережил. Собственную жизнь закончил через три года. И так же, как Люся. Под колесами автомобиля.

…Журналист, хотя и усталый совсем после долгой дороги, Наталью Ивановну очаровал. Шарлотку нахваливал, про жизнь расспрашивал, про то, как в творчество пришла.

Но она (пусть и не психолог) видела: что-то совсем другое у него на уме. Просто умирает от нетерпения. Однако прежде вторую чашку чая выпил, а пирога — выкушал третий кусок. Потом только спросил:

— Наталья Ивановна! Вы в мемуаре своем фамилию учителя не упоминаете. Но это ведь был Мякотин?

Тут можно не скрывать. Что Ян Александрович за всю историю школы единственный мужчина, кто музыку преподавал, все знали.

— Д-да.

— А у Миши как фамилия?

Наталья Ивановна затрепыхалась, смутилась. Не зря боялась она реальные случаи описывать.

Попробовала на склероз сослаться, но Полуянов устало усмехнулся:

— Помните вы прекрасно. А если не скажете — ничего не изменится. Все равно узнаю.

И ведь правда: пусть прошло двадцать пять лет, но немало в поселке осталось тех, кто вспомнит историю.

Поэтому жизнь красавчику из Москвы решила не осложнять.

Наши дни

Прося и Ян

Все его прежние женщины — три официальные и без счета сиюминутные — цену себе знали, подать «свое высочество» умели и на собственные апгрейды тратили, он из интереса подсчитывал, до половины свободного времени. А денег часто куда больше, чем он мог позволить. Но не могли отказать себе в бесконечных спа, пилингах, массажах, тонированиях, ламинированиях и прочих украшательствах.

Бедняга Прасковья о женских радостях не знала ничего. Именно так, вообще ни капли. Когда спросил, задумалась, но все-таки вспомнила:

— Когда в Москву поступать поехала, перед отъездом сделала маникюр. Но в вагоне опускала полку и два ногтя сломала. Поэтому решила: больше не буду, бессмысленное занятие.

И в парикмахерской — совсем уму непостижимо — не бывала ни разу.

— Зачем? — искренне удивлялась. — Седины у меня пока нет, а если стрижку