Смерть в изумрудных глазах - Анна и Сергей Литвиновы

Ян вышел из кабинета озадаченный. Прежде ему директор нормальным мужиком казался. Крепкий хозяйственник, умный, предприимчивый — вон как его самого сумел на непрестижную работу заманить. И школьники его хоть побаивались, но уважали. А с Люсей — какаято странность. С коллегами в учительской он общался мало: те цедили сквозь зубы, завидовали, что музы́чек — любимец начальства, без всяких учебных планов, контрольных и проверок свыше.

Решил проконсультироваться с матушкой — та типичная кумушка, все и обо всех в поселке знает.

И услышал от нее версию, будто Петр Андреевич детей никогда и не хотел, радовался, что жена понести не может. А когда та настояла, чтобы из детдома ребенка взяли, превратил приемную дочку в бесплатную батрачку:

— Раньше одну зеленушку сажали, а теперь у них и помидоры с огурцами, и клубники целых две сотки. Соседи болтают: только Люсю на огороде и видят, отца сколько раз упрекали. А у него ответ один: трудовое воспитание. Потому, видать, и гоняет мальчишек — чтоб девчонка от хозяйства не отвлекалась.

Тут Ян реально забеспокоился. Темная какая-то история. Да и Люся после новогодних каникул в школе так и не появилась. Пришла лишь две недели спустя, в двадцатых числах января.

Наши дни

Наталья Ивановна

Еще до того как приемная дочка появилась в школе, Петр Андреевич вызвал медсестру в кабинет и честно во всем признался. Показал медицинские документы.

Красавица Люсенька, к огромному сожалению, оказалась инвалидом — по психическому заболеванию. Врачи в детском возрасте крайне редко шизофрению ставят, но у бедняжки болезнь манифестировала еще до школы. Психиатры предлагали учить в интернате, но Петр Андреевич отказался категорически. Не для того из детдома брал, чтобы снова в казенное учреждение отправить. И сказал медсестре: все силы приложит, чтобы включить дочку в нормальную жизнь, в коллектив. А Наталью Ивановну просил быть к его любимице как можно внимательнее.

Медсестра пообещала. Стала девочку опекать: та к ней тянулась. Но тяжело было, ох тяжело! Чего только не доводилось выслушивать! И голос злой ведьмы у нее в голове сидел, и в автобус она однажды превратилась. Крутила руками, перебирала ногами — «ехала». Останавливалась только «на заправке, когда кончался бензин».

С «ведьмой» Наталья Ивановна сама справилась — прикрикнула на гадину строго, и Люся восторженно закричала: «Ушла! Не говорит больше!»

«Автобус», сразу поняла, ей не по зубам — побежала к директору. Тот дочку мигом домой, потом к врачу, через три недели вышла — справку принесла, что ОРВИ.

Часто и спокойные периоды бывали, но все равно видно, что девочка не от мира сего. И с учебой тяжело выходило. Учительница на природоведении рассказывала про бабочек — заинтересовалась, все книги про них перечитала. А в математике, например, только цифры признавала, считала лихо. Но если, допустим, треугольник или задача хотя бы в двух действиях — сделать ничего не могла.

Дети, по счастью, болезни ее не замечали — считали, что «просто странная».

А Петр Андреевич очень боялся, что про очередную ведьму в голове или «синего волка, сидит в углу класса и за мной наблюдает» она не медсестре, а сверстникам расскажет.

До поры проносило. Но понятно, конечно: заболевание неизлечимое — и катастрофа все равно случится.

Она и произошла.

Двадцать пять лет назад

Ян

Люся вышла после болезни в понедельник.

У их класса как раз первым уроком музыка. Девочка села на свою первую парту, впала в привычный анабиоз. Ян Александрович попытался растормошить:

— Тебя что так долго не было?

— Болела.

— Чем?

— Острая респираторная вирусная инфекция, — оттарабанила как на экзамене.

Дети, конечно, начали комментировать, хихикать — ноль на них внимания, снова впала в привычный транс.

Ян начал урок. За учительским столом сидел редко, обычно расхаживал по классу. Когда увлекся очередным рассказом, встал у Люсиной парты, оперся рукой. И обратил внимание: девочка (что удивительно) смотрит на него неотрывно. Перехватила взгляд — сразу глазами показывает на тщательно сложенный во много раз тетрадный листок на краешке парты.

Послание ее беззвучное понял, записку незаметно взял, сунул в карман. Когда дети вышли из класса, достал, рассмотрел. Бумага не просто сложена — аккуратно склеена по уголкам, так что увидеть смог только надпись на фронтальной стороне: «Передайте Мише!»

Усмехнулся про себя: «Я как тот викарий из „Ромео и Джульетты“».

Михаила из рабочего ритма вырывать не стал — протянул послание, когда вместе шли домой.

Тот просиял:

— От Люськи! Ян Саныч, можно я прямо сейчас прочитаю?

У него такой расчет и был, поэтому кивнул:

— Давай. Я пока покурю.

Миша торопливо разорвал записку, начал читать и почти сразу побледнел.

— Что там такое? — Ян и сам испугался.

— Щас. — Быстро досмотрел до конца, взглянул растерянно на учителя: — Ян Саныч, что делать-то теперь?

— Да что произошло?!

— Вы мне друг. Читайте.

В записке значилось:

Дорогой Мишенька! Я больше не могу. Хочу, чтобы ты знал правду. Отец всем врет, что у него любимая дочка, но на самом деле он меня ненавидит. Я живу у него как рабыня, даже хуже, а жена, которая мне вроде как мать, притворяется, что ничего не замечает. Меня наказывают и бьют за все. За четверку. За то, что чай на стол подавала и чашкой случайно звякнула. За то, что бахмутку[22] не углядела и урожай клубники теперь плохой. А когда ты пришел ко мне в гости, соседка отцу доложила. Он меня очень сильно отлупил и потом три недели в погребе держал под замком. Я не могу так больше, Мишенька. Помоги мне, пожалуйста.

У Мишки на глазах слезы, а Яну и сказать нечего, только матерное на языке вертится. Но удержался. Вот ситуация! Мишка — ученик, он сам — учитель, Петр Андреевич им обоим начальник. Тут надо не эмоции выплескивать (хотя очень хотелось), но действовать умно и тонко.

Парень снова перечитал письмо, вскинул лицо, убитое горем:

— Я… я убью его!

Яну самому хотелось — не до смерти, но морду начальственную расквасить. Но только что дальше? Его сразу из школы вон. Михаилу тем более несдобровать, если посмеет применить физическую силу, да еще против самого директора.

— Миш, — осторожно сказал Ян. — Нужно в опеку сообщить.

— А где у нас такая опека? — озадачился парень.

— В Абрикосовке, наверное, нет отделения. Значит, в Геленджик.

— И че они сделают?

— Приедут. Проверят, в каких условиях девочка живет. Поговорят с ней.

— Так она не скажет ничего! Люся Петра Андреича до смерти боится!

— Да, может и не сказать, — продолжал размышлять