Смерть в изумрудных глазах - Анна и Сергей Литвиновы

Анна Витальевна Литвинова, Сергей Витальевич Литвинов

Смерть в изумрудных глазах

Он любил, когда звезды и ночь.

Поселок спит, на улицах и во дворах тишина. Даже собаки не лают. Привыкли за много лет, что каждый четверг он проходит мимо. И знают: если выигрывает, всегда мурлычет себе под нос.

За преферанс компания садилась в десять вечера, пульку расписывали длинную, поэтому редко получалось возвращаться раньше двух. Воздух в это время особенно свеж и луна сияет ярче, чем тусклое уличное освещение. Идешь один, видят тебя лишь небесные светила, а в голове веселый бардак из непойманного мизера и восьми взяток на тройных распасах.

Конечно, он не обратил внимания, что за ним наблюдают. Не увидел настороженных глаз в щели забора. А когда зашипела рация, был метрах в десяти и тоже ничего не услышал.

— Прошел, — коротко сказал наблюдатель.

— Принял, — ответил его собеседник.

Ни единой машины, ни одного прохожего. В поселке принято вставать рано, да и ночных развлечений не имелось.

Он приблизился к федеральной трассе. Пешеходный светофор на ночь отключали, и, хотя фары светили совсем в отдалении, надеяться на сознательность водителя не стал. Лучше пропустить. Мотор ревет надсадно — именно такие потом на суде оправдываются, что «не заметили человека на переходе».

Сделал шаг назад — судя по скорости, лихач и с управлением может не справиться.

Сразу вспомнилась дочка. В груди защемило.

А дальше — всплеск фар прямо в лицо. Звезды с неба посыпались, луна грохнулась, ослепила, боль совсем мимолетная — и вот он парит, парит в теплой тьме. Успел почувствовать, как сладко пахнет сиренью. А дальше все потухло.

Машина, «уазик» без номеров, резко сдала назад и продолжила сумасшедшую гонку. В домах поблизости зажигались огни, хлопали двери. Люди наконец проснулись, бежали к нему. Но он их уже не видел.

* * *

Местные в сувенирный магазинчик не заглядывали, а туристы сползались после полудня, поэтому продавщица весьма удивилась, когда в девять, едва открылись, вошла девчонка. Лет десяти, бледненькая, по виду своя, мурманчанка. Выглядит прилично, но когда товары в открытом доступе, глаз спускать нельзя.

Продавщица неохотно отодвинула кофе, встала навстречу:

— Что тебя интересует?

— Где у вас шоколадки?

Разных сладостей, с ледоколом «Ленин» или видами Териберки, у них целый стеллаж. Но цены, понятное дело, на приезжих рассчитаны. А девчуле местной зачем сувенирная продукция? Если сладкого захотелось, так в супермаркете через дорогу можно втрое дешевле купить.

Хотя с продаж процент, продавщица честно предупредила:

— У нас недешево. Может, тебе в «Пятерочку»?

— Я сама знаю, куда мне лучше, — ответила грубо.

И хватает две самые большие, по тысяче.

— Эти горькие.

— А, тогда не подходит. Мне сладкие нужно.

— Тогда вот. — Показала на молочный.

— Он точно самый сладкий?

— Конечно! Видишь, всего тридцать процентов какао.

— Беру.

Сначала схватила две плитки, секунду подумала, добавила третью.

Достала было «детскую» карточку, но потом передумала.

— Обычными деньгами заплачу.

— Тысяча двести.

Вынула пачечку аккуратно расправленных сотен и полтинников. Копилку, что ли, разбила? Впрочем, в кассе мелкие купюры всегда нужны, поэтому ворчать, что долго пересчитывать, продавщица не стала.

Девчонка бережно, будто драгоценность, положила шоколадки в портфель.

— Школьную жизнь подсластить? — улыбнулась продавщица.

— Чего?

— Ну ты ведь в школу сейчас?

— А, да.

Не попрощалась, вышла молча.

«Странная», — подумала сотрудница.

И еще больше удивилась бы, увидев, куда отправилась покупательница дальше. Пошла она не в школу, а в сквер с памятником треске. Народу там — только редкие собачники, на дворе ноябрь, короткая золотая осень давно сменилась стойким минусом, ветром и колючим снегом. Девчонка долго брела, пока не отыскала самую уединенную лавочку. Села — прямо на мокрое. Достала шоколадку. Развернула. Понюхала. Долго смотрела — будто сомневалась, есть или нет. Но потом начала глотать — огромными кусками. Почти не разжевывала, давилась, едва закончила с одной плиткой, принялась за вторую. Но совсем при этом не выглядела счастливой девчонкой, дорвавшейся до вкусняшек. Глаза испуганные, дыхание прерывистое. А едва начала третью шоколадку, смертельно побледнела. Губы шевелились — кажется, пыталась звать маму.

Но из горла вырывался только надсадный свист.

* * *

В девять тридцать прозвенел звонок перед вторым уроком. Маша неохотно спрыгнула с подоконника в коридоре: пора было идти в класс.

— Че, нету Ольки? — подбежали к ней девчонки из свиты.

Дернула плечом:

— Да не придет она. Я вам сразу сказала.

Даже те, кто не входил в ближний круг, перед заводилой Машей выслуживались. Одна из прихлебательниц доложила:

— Я классуху спросила: может, заболела? Та говорит: нет, отец не предупреждал.

— Прогуливать будет, ссыкло. Ну ничего. Все равно поймаем.

Противостояние между девочками началось первого сентября.

Пятый класс, учеников зачем-то перемешали, и Оля Можаева в новом коллективе никого не знала.

Сразу после линейки отправились — по расписанию — на физкультуру. Форму в первый учебный день многие не взяли, и молодой учитель, несмотря на праздник, влепил всем пары. А Оле — хотя та тоже без майки-шортов-кедов — поставил «пятерку». И сказал: «Это за вчера».

Маша немедленно потребовала объясниться. Можаева пробубнила:

— Мы с Богдан Михалычем в одном клубе тренируемся.

— И че вы там делаете?

— У него и спрашивай! А я перед тобой отчитываться не буду.

Ну с Машей так говорить нельзя. Схватила обидчицу за грудки:

— Ты че борзеешь, плесень?!

И тут физрук неведомо откуда подкрался, увидел, заорал:

— Глушенко! Это что такое?!

Отодрал от Оли, поволок к директору. За вызов родителей в школу в первый учебный день Маше хорошо прилетело, так что участь Можаевой была решена. Маша с тех пор всячески старалась испортить тихоне жизнь. И в буквальном смысле — дать пинка, ущипнуть. Ну и атмосферой, понятно, давила. Маша — тоже спортсменка, с семи лет ходила на дзюдо, ее и мальчишки побаивались, а девчонки — дружно прислуживали. А тут какая-то мышь серая с ней конкурировать взялась.

Еще и Богдан Михайлович масла в огонь подливал. На физкультуре (ни та ни другая больше форму не забывали) вечно девочек стравливал. И нет бы спарринг устроить — тут бы Оля с первого удара кокнулась. А он то их на стометровку вдвоем, то на бег с барьерами. И Можаева всегда Машу уделывала. Даже отжаться смогла на четыре раза больше.

А потом удивлялась: откуда у нее в волосах резинка жевательная и почему в «сменке» то яйцо тухлое, то саморез под стелькой?

Нос краснел, слезы текли. Но не