Смерть в изумрудных глазах - Анна и Сергей Литвиновы

* * *

С Тимом Квасовым Димон жил в одном доме и знаком был с песочницы. Дружить пытались всегда — хотя родители Димона тому всячески препятствовали. Семья у Квасовых была неправильная: отца посадили за грабеж с убийством, мать сразу после суда подала на развод и с тех пор активно устраивала личную жизнь. Приходящие папы у Тимы сменялись один за другим. И — к вящему осуждению соседей — некоторые временные к мальчику были куда внимательней, чем собственная родительница. Та существовала сама по себе — словно и не было у нее сына. Ел мальчик то, что останется от бурных застолий. Одежонку-обувь ему отдавали сердобольные соседи. Опека многократно грозилась, что лишат родительских прав и заберут в детский дом. Мать особо не возражала — но сам Тимоха категорически не хотел. Знал, что проверяльщики обычно по пятницам приходят, и к их приходу убирал квартиру, забивал холодильник — тем, что удавалось из супермаркетов стащить.

Димон (с него-то родители и за успеваемость спрашивали, и в музыкалку ходить заставляли) другу завидовал: никакого контроля, хочешь — ходи в школу, не хочешь — болтайся по улицам. Спиртное Тима попробовал лет в десять. Тогда же и покуривать начал — но все по чуть-чуть, аккуратно. Понимал: начнешь светиться внаглую — мигом отправят в какой-нибудь воспитательный дом. В магазинах, когда чего тырил, тоже не зарывался. Попался однажды с батоном хлеба, рассказал честно, что с голодухи, — так с тех пор в тот магазинчик как домой ходил. Сердобольные продавцы сами подкармливали.

Однако везло не всегда, и в прошлом октябре его замели с серьезной добычей: бутылка водки под курткой, по карманам рассованы конфеты дорогие, нарезка колбасная. Вредный охранник вызвал полицию, Тимку поставили на учет и строго предупредили: попадешься снова — конец вольнице. Поедешь в спецшколу на исправление. А есть-то все равно хочется. Ну и спустя неделю снова не повезло: набрал опять много — и охранник оказался принципиальный.

Тогда инспекторша по делам несовершеннолетних твердо сказала: в исправительное учреждение. Без вариантов. Когда Тима пытался на жалость бить — не для корысти, а с голодухи воровал, — пожимала плечами: «Ну вот и будешь жить на полном государственном обеспечении».

Бороться за него оказалось некому. Мать равнодушно сказала: «Сам виноват, нечего было подставляться». Школа тоже только рада избавиться от второгодника и прогульщика.

И тогда Тимка наглотался таблеток. Все, что было в аптечке, выгреб. От головной боли, от похмелья, а еще у матери облатка сильного снотворного завалялась. Вскоре поплохело, начал терять сознание, однако не отключился — стало сильно рвать. Очередной материн ухажер вызвал скорую помощь, его увезли в токсикологию, откачали, потом перевели в психиатрию. Когда выписался и пришел в школу, всем сообщил: «Я теперь придурочным считаюсь». Болезнь (названия Димон не знал) оказалась удачная. В спецшколу с такой не отправляют. Но и в дурдоме тоже постоянно не держат.

Тимке выписали какие-то таблетки — он их немедленно выкинул. Да и по виду совсем не походил на психа. Димону сказал: не собирался он умирать, просто от казенного дома хотел отвертеться.

Интересный персонаж. И почему Оля — спортсменка, девочка из приличной семьи — с ним подружилась? Только ли для того, чтобы от Маши Глушенко ее защищал?

Задал вопрос Димону.

Тот серьезно ответил:

— Тим говорил: он с ней на одной волне.

— Это в каком смысле?

— Ну они оба никому не нужны.

— Подожди. У Оли, я так понимаю, все нормально было в семье. Спорт. И в школе — ну кроме конфликта с Машей — больше никаких проблем.

— Может, и нормально. Но они себя называли — одинокие волки. И говорили, что все эти селфи в разрушках делают, потому что у них других радостей в жизни нет.

* * *

С Димоном они расстались друзьями. И договорились: как только Тима придет в себя, отправятся к нему вместе.

— Я и без того к нему в больницу каждый день хожу. Матери-то не до него, вот меня вместо нее и пускают, — поведал тезка. — Врачи хоть говорят: Тимка без сознания, а когда я сижу рядом, базарю что-то, он сто пудов слышит. Иногда улыбается.

— А ты про Олю не говорил ему?

— Что я, больной? Я и медсестер всех, и врача попросил не говорить. Но они сказали, и сами знают: его травмировать нельзя.

— Ты настоящий мужик, Димон, — серьезно сказал Полуянов.

Распрощался с тезкой, взглянул на часы. В три сорок — вскоре после окончания седьмого урока — «убитая морковкой» обещала ждать его у памятника Алеше.

Чем забить оставшиеся до встречи полтора часа?

Время, по идее, обеденное, и в Диминых планах имелись морской еж, муксун и обязательно оленина.

Он действительно открыл навигатор. Но вбил в окошко поиска не «лучшие рестораны Мурманска», а Олин адрес.

Всего лишь четыре дня назад девочка примерно в это время вышла из школы. Глаза — после драки в раздевалке — наверняка на мокром месте. Да еще за Тима переживала, понятное дело. Что было дальше? Оля отправилась домой? Или — раз спортсменка — прямым ходом на тренировку?

Социальный педагог сказала: родители ее никогда не сопровождали, приходила-уходила сама.

Полуянов дошел до того самого перехода, где девочка едва не попала под фуру. Пересек оживленный проспект, сверяясь с пешеходным навигатором, двинулся во дворы. Притормозил у палатки с мороженым, задумался: может, Оля здесь тоже остановилась? В его собственные школьные годы, когда косячил или просто настроение ноль, шоколадный пломбир становился настоящим спасением. Хотя о чем это он — у девочки ведь диабет, нельзя ей мороженое.

Дальше путь пролегал мимо гаражей. Разномастные, по виду самострой. Иные добротные, ухоженные. Несколько, хоть и заперты, похоже, заброшены: замки ржавые, ворота изрисованы граффити и надписями разной степени приличия. Дима приблизился, принялся изучать и очень быстро обнаружил аккуратным, явно девичьим почерком: «Оля+Тима=любовь до гроба».

Как в воду смотрели.

Ниже — размашистая приписка: «Оля форева».

И картинка. Уверенной рукой нарисована черным маркером, смутно знакомая. Мрачные деревья в обрамлении скал, к ним приближается лодка с белой фигурой. Дима напряг память. Ну конечно. «Остров мертвых» Арнольда Бёклина. Изображение пусть схематичное, однако узнаваемое.

Он достал телефон. Сфотографировал.

У гаража наискосок в старом, промокшем от дождя кресле угасал выпивоха. Дима на него поначалу и внимания не обратил: если к двум часам дня голова у человека то и дело падает, значит, начал давно и принял много.

Однако тот сфокусировал на журналисте взгляд, крикнул:

— Ты