Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

Из-за того, что он знал многих и его многие знали, осо­бенно лодку, первую из пластмассы и с электрозапуском, да еще красного цвета, пришлось сторожиться, когда началась эта странная, поглотившая целиком и душевно надорвав­шая, другого слова и не найдешь, история.

По субботам они ходили с Клавой на лодке на острова ниже Конакова. Волга там — море, рыбу не ловят, туристы из-за горючего или продовольствия роятся по берегам. Де­сятки островков, километры простора, только иногда вдали протянется парус или цепочка байдарочников. Странное, кружившее голову ощущение воли... Половину отпуска они провели там, меняя стоянки. Всякое пристанище станови­лось открытием. Но ложь, обреченность угнетали так сильно, что у него начались бессонницы. Отсыпался днем, пока за­горали... Среди простора под высоким и огромным небом он не верил ни единому ее слову.

Однажды, терзаясь страхом перед наступавшей ночью, Севастьянов сказал об этом Клаве.

Она ответила, что почти так же однажды созналась маме и задала свой главный, мучивший вопрос. Мама сказала: «Ты хочешь знать, кто твой отец? Ты видела его, могла ви­деть... Среди наших знакомых, на моей работе. Но знать — кто? — не нужно. Возможно, он сам не догадывается про дочь, про тебя. Мне хотелось иметь ребенка... От этого чело­века, именно от него. Не волнуйся, или нет, не расстраивайся из-за нас. Это вполне достойный человек. Он вполне достоин любви».

Клава спросила: «Почему ты не вышла за него?» Ответ был: «Еще года три-четыре, и объясню...«

Клава присматривалась к мужчинам, приходившим к ним в дом, в том числе и женатым, являвшимся с женами, к тем, с кем мама работала во внешнеторговом объединении.

—   Знаешь, как я решила?

—     Как? — спросил Севастьянов, которому вся эта исто­рия окончательно отравила существование.

—    Я стала примерять на себя... Ой, я ерунду говорю? Со­рокалетних мужчин из маминого окружения. В кого-нибудь я должна была влюбиться, если я — ее дочь. Это и будет папочка...

—   Влюбилась?

—   Да, в тебя.

—   Я действительно тебе в отцы гожусь...

—   Вот и хорошо, что не стал им. Хоть в этом повезло.

Сырой от росы полог палатки провисал, сделался про­зрачным, и сквозь него проступал расплывчатый круг луны, освещавший лицо Клавы. Он не знал, имеет ли право велеть ей не плакать. Может, думала, не видит?

Проснулись они до рассвета, оба сразу, и больше не засы­пали, а когда он сошел к берегу, собрался зачерпнуть воды, через мелкую прибойную рябь переполз желтый листок. Ав­густ стоял в середине. Отпуску приходил конец.

Больная совесть сделала внимательнее к Оле. Жена лю­била ездить за город просто погулять. Приезжали однажды и к Васильеву. Ручей, впадающий в Волгу, провалился после морозов. Льдины сползали одна по другой с крутого берега на опустившийся вслед за вымерзшей водой черный катер рыболовной бригады. Особенно черный на фоне ломаные льдин, которые напоминали Севастьянову потрескавшиеся блоки жилых многоэтажек, взорванных китайцами в 1979 году в Лангшоне, на вьетнамской границе, куда он приезжал в составе группы оценки ущерба, понесенного объектами советской помощи братской стране, из Ханоя, где работал в торгпредстве. Раздавленное в ладони вареное яйцо. Таким был каждый дом. И пахло повсюду так, как пахнет местность, через которую прошла огромная армия, да еще такая, кото­рая движется пешком и которой наплевать, что и кто о ней подумает.

Тогда он вышел на лед Волги. Тянул северный ветер. Ввинчивая бур второй раз, расстегнул куртку. В первой лунке уже стыли три поплавка. Жена крикнула с берега:

—   Там камни подо льдом, рыбы не будет!

И вдруг Севастьянов подумал: кто я такой? Всего лишь бухгалтер, бухгалтер, рыболов-спортсмен. Только с Олей мне хорошо, моя защита, моя надежная пристань, моя лю­бовь... Как можно это променять на примерки прнвязанностей своей матери.... Собрал удочки, подхватил бур, полез по ледяному косогору.

Когда растапливали березовыми дровами камин в даче Васильева, Оля сказала, чтобы не очень-то изводил энерге­тические запасы старика. Васильев любил Олю.

... Теперь Васильева не стало. И Волги не будет. И в Син­гапур ему ехать на должность бухгалтера, почти что счетово­да, без права самостоятельной работы, тоже одному. Оля оставалась на несколько месяцев.

За окном электрички проскочила надпись «Крюково». В немытом стекле больше не отражались лица пассажиров. Рассвело.

2

Джефри возлежал, подпихнув под спину валик пластико­вой подушки, на широченной кровати номера-люкс в гости­нице «Шератон» возле франкфуртского аэропорта. Улыба­ясь, читал на розоватом листочке с наивным зайчиком, оседлавшим огромную морковку:

«... в старые времена, Джеф, как я догадываюсь, если че­ловек приходил и говорил, что у него есть тысяча долларов, ты мог настоять, чтобы он показал их. Ты мог пересчитать зеленые бумажки или металлические кругляки. Или поехал бы посмотреть его землю, постоять у ограды ранчо и потро­гать коров, на худой конец. На совсем уж худой конец ты бы, Джеф, испытующе заглянул в открытое честное лицо заимо­давца и, возможно, просто попросил предъявить какую-ни­будь правительственную бумажку, из которой бы сообразил, что перед тобой действительно Беделл Смит или Смит Беделл. Теперь — иначе. Состоятельность человека подтверж­дается бликом на экране, который посылает разжиревший от информации компьютер. Этому экрану не нужно давать че­стное слово, что на таком-то счету и в таком-то банке столько-то деньжат. Ткни в несколько кнопок, бездумный работя­га либо отнимет, либо прибавит. Но, Джефри! Твой компьютер не обладает главным, что необходимо финанси­сту, — инстинктом. И, кроме того: он ни за что не определит, кто достойный человек из твоих клиентов, а кто замышляет сволочную подсадку, мастером которых ты признан...»

Ну, мастера-то в этом смысле боссы — Клео Сурапато или Бруно Лябасти, грубые практики, вульгарные жулики, необузданные сластолюбцы, химики от финансов и уж точно сказано — живущие подобно рептилиям инстинктами, ос­новной из которых жадность.

«... Бруно недавно звонил и говорил о том, как ошибался, отговаривая тебя от поездки в Рурский университет в этой непонятной Германии. Оказывается, ему подвернулся жур­нал, в котором описываются достоинства тамошних выпу­скников как специалистов по методам управления. Сказал, что в смысле чутья технического прогресса ему и Клео до тебя далеко. Тогда я его спросила насчет прибавки к твоему окладу, и он распрощался... У меня остаются иллюзии, что ты отправился к немцам не только за их опытом, но и с затаенной целью посмотреть на места, где у нас все началось

Такие вот письма получаешь от жены, подумал Джефри. Продиктованные любовью, как утверждает Ольга, чью сла­вянскую фамилию — Пиватски — он теперь носил. Письма Ольги остались единственными рукописными текстами, ко­торые приходилось читать в нынешней жизни.

Для разрядки настроения он помесил воздух кулаком правой руки, не забывая, что в левой зажаты письмо и очки. Поболтал в воздухе ногами в красных носках. Ольгин пода­рок.

Условленный стук в дверь из смежного номера раздался секунда в секунду намеченного срока.

Джефри открыл.

—    Господин Пиватски, — сказал юноша с такой густой черной бородой, что лицо не было никакой возможности запомнить. Только походку. Или свитер. Или прыщики на висках. — У меня складывается впечатление, что поставлен­ная вами задача решена. Нам удалось этого добиться не­сколько раньше контрольного времени, но мы...

Как все компьютерные специалисты-иностранцы, он го­ворил по-английски правильно, но с ужасным произноше­нием.

—   Взглянем...

Они прошли в соседний номер, где пятеро студентов гнездились на кровати и стульях вокруг телефонного аппа­рата, от трубки которого тянулись провода к приемнику. Приемник соединялся особым прибором с небольшим ком­пьютером, который привез Пиватски. Бородатый набрал двенадцатизначный номер, выдерживая между цифрами долгие интервалы. На компьютерном экране затанцевал зе­леноватый паучок.

—   Вот, господин Пиватски...

—  Что ж, — сказал Джефри, скрывая удовольствие. — Что ж, что ж и еще раз что ж... Вы, ребята, подлежите юридиче­скому преследованию по общей со взломщиками статье. Вы подкрались к банку компьютерной информации фирмы «Сименс» в Гамбурге. Той самой, которая обещала ящик шампанского «Лансон» всякому, кто выявит телефонный код этого банка... Таким образом, вы видите на практике, что случаи выявления кода с помощью компьютерного просчета вариантов реальны. Мы можем брать их за горло.

—   Это аморально, — сказал один.

—      Моралью обладают все. По крайней мере изначаль­но, — не позволяя ему развить мысль, сказал Джефри. — Талантом же только избранные. Но не стоит им жертвовать ради морали.