Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

Абдуллах дрыгнул ногой, чтобы почувствовать крис, и подумал, что наступает время молитвы. Впрочем, он не был пока имамом, чтобы строго соблюдать ее пятикратность. Да и имам его деревушки, приткнувшейся к белым дюнам на далеком юге, не делал этого, пропадал в море, промышляя на моторном боте — новинке в тех краях, или вел долгие пере­говоры с перекупщиками улова. Так что занималась детьми в школе при молельне его жена. Спустя столько лет, Абдуллах не помнил ни одной суры, только притчу пропахшего рыбьей чешуей имама: «Моя цель — сделать человека счаст­ливым на том и на этом свете». Учеников привязывали к мебели, чтобы не убегали. Дремавшим от жары и зубрежки задавали каверзные вопросы. Абдуллаха имам изрядно из­бил за незнание ответа на такой вопрос: «Что делать мусуль­манину, если на дороге попалось отрезанное человеческое ухо?» Наутро он бежал из деревни...

Но кафирам, неверным, доверял еще меньше. Иногда подумывал совершить, поднакопив деньжат, хадж в Мекку. Глотая слезы обиды в утро расставания с домом, поклялся, что уход из семьи будет считать началом хаджа. И десятый год служит Майклу Цзо, худшему и могущественнейшему из кафиров...

Цзо вспомнил, поглядывая на минутную стрелку золото­го «Ролекса», того Палавека, которого встретил в октябре семьдесят третьего, — чужого всем, подающего команды из вырванного у него, Майкла Цзо, мегафона. Гримасу, иска­зившую лицо Палавека, когда Цзо от имени студенческого комитета отказал в финансовой поддержке брату. Пошел бы тогдашний Палавек с ним, Майклом, связавшим свою судь­бу с «Союзом цветов дракона», если бы Майкл приветил демобилизованного солдата?

Зрачки между гладкими, без единой складки веками, буд­то вскрытыми лезвием бритвы, скрылись за ресницами. Давно сузивший свой внутренний мир до подобия некоего прибора, вычисляющего возможную выгоду или предстоя­щие потери, грозящую опасность или благоприятные усло­вия для нападения, Майкл Цзо, взвесив характер и жизнь человека, которого ждал, чутьем понял: каким ни будет ответ, Палавек останется вне интересов «союза», а может, и стал беспощадным врагом.

Он подал знак Клонту. Направляясь к столику, подаваль­щик почтительно уступил дорогу возвращавшемуся Палавеку.

Атташе-кейс, остававшийся у ножки стола, кажется, не трогали.

—   Клонт, принесите то, что вам передали для меня.

—   Слушаюсь, господин.

Подавальщик вдруг обнаружил, что в отличие от шарка­ющих растоптанными штиблетами коллег, стучит каблука­ми ковбойских ботинок и умерил шаг.

—  Ничего не остается, — сказал Палавек. — Условия при­няты.

—    Не сомневался и поэтому отдал распоряжение прине­сти гонорар за предоставленные... э-э-э... услуги и аванс за услуги, которые вы предоставите в будущем. Пишите распи­ску.

—   Это обязательно?

Цзо хохотнул.

—   Дорогой господин Йот! Адмирал! Китайцы не произ­носят ни молитв, ни клятв, ни присяги. Они их пишут. По­том, правда, сжигают. Эту бумагу, правда, не сделаем жерт­вой традиции. Извольте соблюдать новый этический кодекс... Вот ручка и бумага. Пишите... Я такой-то... Готово? Получил от господина Майкла Цзо десять бриллиантов об­щим количеством девять карат для передачи господину Лю Элвину, владельцу ювелирного магазина, члену компании «Объединенные гранильщики» по адресу Нью-роуд 1086... Бангкок. Подпись...

Нью-роуд, или «Новая дорога», проходила через старин­ный китайский квартал, застроенный трехэтажками, в кото­рых нижнее помещение — лавка, а верх — жилье. Грязное и дешевое место, где неизвестно по какой причине среди ме­нял, скорняков, портных, прачек, стекольщиков и знахарей несокрушимыми крепостями стояли несколько ювелирных магазинов. Дозорные «Союза цветов дракона», держащие под неусыпным наблюдением неимущих соплеменников и под­данных — хуацяо?

Клонт подал на подносе замшевый мешочек.

—   Это для господина.

Цзо дернул подбородком на Палавека. Невежливо, будто сбрасывал неотвратимые убытки.

Палавек принял мешочек, поднял с пола атташе-кейс, открыл его на коленях — оружие оставалось на месте, поло­жил мешочек, снова захлопнул крышку.

—   Проводите нас, Клонт, с господином к телефону...

В трубку Цзо сказал на кантонском диалекте:

—   Почтенный учитель Лю, говорит Майкл Цзо. Извини­те великодушно, что звоню в пятницу и так поздно... А! О! Спасибо! Неоценимо лестно! Почтенный учитель Лю, мне теперь приходится произвести абсолютно неотложный пла­теж наличными. Однако банки откроются только в понедель­ник, а требуемой суммы под рукой нет. Я вручил девять каратов бриллиантов некоему господину Йоту. Через полча­са прибудет... Почтительная просьба оценить камни и рас­платиться с господином Йотом. Если понадоблюсь, то я в ресторане «Чокичай», который в заречье... Что? О! А! Хо-хо- хо... Неоценимо лестно! Всяческого благоденствия!

Старик привратник, сидевший на бамбуковой табуреточ­ке при туалете, остановил мелкое подергивание ногами. Ик­ры вновь ритмично задергались, когда в трубке раздался гудок отбоя. Майкл Цзо запомнил сморщенное, как у обезь­янки, лицо.

Вернувшись в зал, дал младшим братьям сигнал — сво­бодны. Оба не потрудились, хотя бы приличия ради, повре­менить. Задвигали стульями, громко потребовали счет. Кольнули самолюбие. Но настроения не испортили. Старец, едва закончится обед с Палавеком, получит сообщение, что Красный принял бриллианты. Ну а Майкл Цзо через пару дней, в понедельник, преподнесет Самому старшему брату иную легенду.

—    Вы не хотите взглянуть на сокровища, которые полу­чили? — спросил ласково.

—   Можно...

Вновь из-под стола появился атташе-кейс.

—    Как оружие?

Цзо оставил стакан с виски и теперь смаковал подогретое шаосинское, которое стоило так дорого, что его принес и откупорил хозяин, сломавшийся в жирной пояснице еще у бамбуковой занавески, за которой, словно просыпавшиеся орехи по полу, щелкали костяшки счетов.

—   Спуск мягкий. Бой безупречный.

—   Два выстрела?

—   Вы знаете.

—       Осталось одиннадцать? Берегите патроны. Вторую обойму, к сожалению, предоставить не могу. Марка новая... Не имею.

«Беретта-билити» лежал, как лежал, в специальной выем­ке. Не твой, подумал Палавек, а Нюана. И не одиннадцать вишен у меня в запасе, а тринадцать. Но знать тебе это ни к чему.

Цзо перебирал на ладони посверкивавшие, потерявшие в свете ресторана прозрачность бриллианты.

—    Вот воплощение мощи, власти, любви и небесной ма­гии! Добытые во мраке тверди земной, они сродни звездам на небе. Сапфиры, изумруды, бериллы — что они в сравне­нии с алмазом, родственником обыкновенного угля, черно­го, пачкающегося, крошащегося! И несмотря на такое уни­зительное родство, граненый алмаз, сделавшись бриллиантом, почитается символом безупречной чистоты, неувядаемой любви и преданности... Откуда могут быть эти камни? Что мы можем узнать о них? Странствия драгоцен­ностей — как странствия волн морских... Ни кровь, ни грязь, ни предательство, ни страдания, ничто не оставляет на них следов. Тайна тайн. Идеальная вещь для любых платежей в любой части света между любыми клиентами. А?

Усмешка кривила испачканные соусом губы.

—   Я не разбираюсь в качестве камней, — сказал Палавек.

—   Жаль, искренне жаль...

—     Господин Цзо, когда между нами теперь полная яс­ность, я полагаю, в мои служебные обязанности в работе на «Союз цветов дракона» не входит совместное увеселительное времяпрепровождение. Благоволите освободить меня, сооб­щив, где и когда я могу вступить на борт «Револьвера» и возобновить операции... под вашим командованием.

—   Что ж... «Револьвер» в порту Хуахин, катер переведен на легальное положение, имеет теперь филиппинскую регист­рацию. Портовая приписка — Манила. Бортовое название — «Красная лодка»... Хо-хо-хо? Длинный Боксер, механик и один из бывших солдат — на борту. Других нет. Без вас удальцы, которые, кстати, имеют теперь на руках подлинные документы, с места не желают сдвинуться и под автоматами. Это проверено...

—   Благодарю. Я ухожу...

—     Будьте осторожны. И обязательный совет: ночуйте у брата. Во всем Бангкоке сегодня для вас, дорогой господин Иот, безопаснее места... хо-хо-хо... нет!