Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

—   Жаль, искренне жаль...

—     Господин Цзо, когда между нами теперь полная яс­ность, я полагаю, в мои служебные обязанности в работе на «Союз цветов дракона» не входит совместное увеселительное времяпрепровождение. Благоволите освободить меня, сооб­щив, где и когда я могу вступить на борт «Револьвера» и возобновить операции... под вашим командованием.

—   Что ж... «Револьвер» в порту Хуахин, катер переведен на легальное положение, имеет теперь филиппинскую регист­рацию. Портовая приписка — Манила. Бортовое название — «Красная лодка»... Хо-хо-хо? Длинный Боксер, механик и один из бывших солдат — на борту. Других нет. Без вас удальцы, которые, кстати, имеют теперь на руках подлинные документы, с места не желают сдвинуться и под автоматами. Это проверено...

—   Благодарю. Я ухожу...

—     Будьте осторожны. И обязательный совет: ночуйте у брата. Во всем Бангкоке сегодня для вас, дорогой господин Иот, безопаснее места... хо-хо-хо... нет!

Иссарапхарб-роуд, когда дверь «Чокичая» мягко прикры­лась за Палавеком, тонула в темноте. Шел девятый час. Огоньки лампочек, вполнакала светивших над лавчонками и забегаловками, и керосиновые камельки лоточниц, сидев­ших на тротуаре, выписывали дугу, уходившую в ночь. За Чаопрайей сверкали зарницы, хотя до сезона муссонов оста­валось далеко. Жара компрессом ложилась на лицо и грудь, намокала рубашка. Но даже надрывный рев «тук-тука», ли­шившегося глушителя, радовал и казался вестником свобо­ды. Не хотелось думать о будущем.

Палавек заткнул «беретта-билити» за брючный ремень на спине под полой гуаяберы. Мешочек с бриллиантами сунул в карман. Остановил такси.

—    Я не один, — сказал парень в джинсовой панаме. На заднем сиденье алел огонек сигареты, которую покуривала «цветок счастья».

—   Сколько она платит тебе?

—   Сотню.

—   Дам две. Вышвырни...

У входа в магазин «Драгоценные камни и ювелирные изделия Элвина, Объединенные гранильщики», раздвинув на полметра створчатую стальную решетку, прикрывавшую витрину с опустевшими уже на ночь бархатными полками, переминался широкоплечий, неопределенного возраста Лю Элвин с чистым, без мррщинок фарфоровым личиком. За­кивал яйцеобразной головой.

—    Конечно, конечно... Ну, что вы! Какие церемонии! Раз дело спешное...

Магазинчик блистал ухоженностью. Слева гнулся ли­монной долькой прилавок с грудами серебра — французские пиастры, мексиканские песо, американские и гонконгские торговые доллары, кольца, браслеты, просто лом. Справа обшитые красным бархатом табуретки стояли впритык к другому такому же, где тлело десятков восемь драгоценных камней в золоте. С пола по стене поднимались картины, инкрустированные перламутром по лаку, вышитые шелком, древние пергаменты с рисунками тушью и иероглифиче­ской каллиграфией. А надо всем этим выгребали ластами к стропилам потолка чучела морских черепах, символы долго­летия. Статуэтки, драконы, головы, отпиленные от изваяний Будд по пагодам, наборы столовой посуды, слоновая кость. Причудливый, искусственный, удивительно никчемный и столь вожделенный мир, обыденный для обитающего в нем господина Лю Элвина.

Лю давно догадался, какие мысли приходят в голову по­сетителям.

—  Миряне инстинктивно поняли однажды и без подсказ­ки богов, что деньги и золото в жизни, господин... господин...

—    Йот, — сказал Палавек.

—  Ах, да! Конечно, конечно, господин Йот... Так вот, день­ги и даже золото нуждаются в собственных символах, кото­рые бы могли быть неподвластны войнам, революциям, инфляциям и банковским крахам. Люди не ценят прекрасное, предпочитая обладать редким. Увы! Мир пока устроен та­ким... Давайте-ка их сюда...

Палавек выложил замшевый мешочек на поднос, обтяну­тый черным бархатом. Дернул за уголок. Камни раскати­лись, мерцая под включенной Лю Элвином лампой дневного света.

—   Девять карат...

Ювелир задвигал костяшками секционных китайских счетов.

—  Алмазы представляют собой лучший способ уместить огромную сумму в минимальном пространстве... Скажем, бриллианты стоимостью в полтора миллиона долларов уло­жатся в мою горсть. А для золота на эту сумму потребуется коробка. Не так ли? Красота, долговечность, редкость — та­ков камень. Все проходит — любовь, брак, жизнь, моральные ценности, политические убеждения и устройство государств, все незыблемости. Только ценность алмаза поистине вечна. Покупки бриллиантов растут, постоянно растут, почтенный господин Иот... Хотя, как говорит мой друг и конкурент Берид Барух из правления «Объединенных гранильщиков Бангкока», только небо беспредельно...

Ювелир выписал цифры на бумажку.

—  Вам, господин Йот, таким образом, вычитая комисси­онные и оплату услуг, полагается двести двадцать шесть ты­сяч батов.

Лю Элвин выбрасывал на стеклянный прилавок из сейфа стянутые крест-накрест резинками пачки фиолетовых пятисотбатовых банкнот.

—   Ваши камни от Майкла Цзо. Его имя — гарантия. Не будем думать об их источнике... Нередко алмазы оказывают­ся в слабых руках и вызывают алчную зависть сильных лю­дей, что повергает затем целые семьи в безжалостные ссоры, восстанавливает детей против отцов, супруга против супру­га... Кажется, все... Вот вам пластиковый пакет. Так проще. Плетеная сумка или корзинка, покрытая банановым листом, надежнее кофра...

Болтливость человека из ювелирной лавки становилась невыносимой.

Палавек примотал пакет с деньгами к ручке атташе-кей­са.

—   Всего доброго, господин Элвин.

—   Всего доброго, господин Йот.

Стальные решетки задвинулись, Трижды хрястнули по­вороты ключа. Загрохотал стальной засов-перекладина.

Шел десятый час. Следовало поспешать к брату.

Тунг занимал двухкомнатную квартирку в мансарде с подобием балкончика трехэтажного дома в конце Нью-Петбури-роуд. Раскалившаяся за день крыша не давала вечерней прохладе ходу в помещение, и семья брата — сам в одних трусах, жена в саронге, затянутой под мышками, детишки нагишом — обреталась на узком выступе над улицей, слушая радио. Когда входил Палавек, диктор пустился в рассужде­ния о падении нравов, которое затронуло, казалось бы, и такие новые в общественной жизни фигуры, как профсоюз­ные лидеры...

«Опять и опять пустопорожняя болтовня», — подумал Палавек.

Не слишком ли сурово и бескомпромиссно иной раз су­димы наши парламентарии, партийные лидеры, военные и министры в этой связи?

Диктор почти не акцентировал вопросительную интона­цию.

Убийство Пратит Тука и его четвертой жены, совершен­ное сегодня днем явно по мотивам ревности, заставляет, как представлялось комментатору, дать исключительно одно­значный ответ на поставленный вопрос...

Тунг женился на сокурснице, родом с севера, где ее отец занимался сплавом древесины по каналам и рекам в столи­цу. Меченые бревна проделывали путь по едва текущим про­токам и мелевшим речкам и потом по Чаопрайе самоходом пять лет. Доходы тестя Тунга, видимо, преумножались с такой же быстротой. Брат ждал вакантного места в отделении «Меркантайл бэнк» на Силом-роуд, переводил с французско­го и адаптировал детективные истории для детских книжек- картинок, а жена, симпатичная и спокойная северяночка, работала учительницей в благотворительной школе мисси­онеров «свидетелей Иеговы».

Палавек сказал, что сыт; только что из ресторана «Чокичай», добавил поспешно, приметив переглядку брата с же­ной, в Тхонбури, в заречье.

В небе по-прежнему вспыхивали зарницы.

Палавек сидел на низеньком табурете и слушал, как жена брата, смеясь, рассказывает о миссионере, молодом парне, приваживающем женщин к молельному дому с помощью курсов быстрого вязания, которые сам и ведет.

Тунг спросил:

— Как жил эти годы?

После покупки «Револьвера» Палавек не подавал вестей. Однако от подружки из «Шахтерского клуба» в Борае или от ее брата, обретавшегося на старой должности в «Сахарной хибарке», Тунг мог знать, с кем отправился Палавек четыре года назад в полпотовскую Камбоджу.

—   Ходил в море.

—   Далеко?