Чешская сатира и юмор - Франтишек Ладислав Челаковский

глазами, страшно побледнел и пробормотал:

— Ни о чем подобном не слышал, — и добавил побледневшими губами: — Я, видите ли, гетевед.

У Грубера был неприветливый вид. Я понял, что он оскорблен.

Улучив минуту, он сказал мне:

— Наши отношения должны строиться на полном взаимном доверии. Поэтому я прошу, чтобы все вопросы адресовались в соответствующее место. Я лично всегда готов ответить на любой вопрос…

В мундире он выглядит очень импозантно.

Грубер пристально посмотрел на гетеведа, и у того чуть не подкосились колени. Сдается мне, он излишне чувствителен.

Под конец гетевед сообщил нам еще одну любопытную вещь:

— Генеральный строительный директор Цудрай, в отличие от других присутствовавших при смерти Гете, свидетельствует, что последние слова умирающего поэта были: «Надеюсь, ты не положила мне в вино сахара?»

Очень отрадно.

Вечером я пытался читать «Фауста». Думаю, что это произведение слегка переоценивают…

Все-таки интересно, что делается в этом концентрационном лагере. Франкини боится вшей. Я успокоил его — он просто незнаком с немецкой привычкой к чистоте и порядку. Гейдли от нечего делать составляет черновик донесения о результатах нашего обследования. Я спросил, как он сможет написать что-либо, не осмотрев ни одного концентрационного лагеря. Он ответил, что у него большой международный опыт и что все такие сообщения похожи одно на другое.

20 марта 1943.

Хорошие новости. Приходил Грубер и сообщил нам, что завтра едем. Я очень рад — в лучшем веймарском отеле только три сорта вина.

Лагерь всего в восьми километрах от города. Мы поедем на прекрасных машинах со знаками Красного Креста.

21 марта 1943.

Наконец-то работа! За сегодняшний день мы сделали довольно много, можно даже сказать, что наша задача в основном выполнена.

Лагерь Б. расположен в живописном месте. Здесь можно прекрасно жить.

У них есть зоологический сад. Грубер сказал, что до недавнего времени здесь жил даже носорог. Теперь остались медведи и волки. Грубер показал мне меню для медведей. Они получают мед, мармелад, картофельное пюре с молоком, геркулес и белый хлеб.

Кроме того, при зоологическом саде есть соколятник, называемый Falkenhof[110]. Его обслуживают заключенные интеллигентной наружности. Я сфотографировал соколов для Ингрид.

Говорил с одним чешским заключенным, который работает в соколятнике. Мне удалось на минутку остаться с ним с глазу на глаз. Он оказался профессором ботаники из Оломоуца — кажется, так называется этот город; на первый взгляд этот профессор производит вполне благоприятное впечатление.

Официальное название его должности — управляющий соколами.

Я спросил его:

— Вы голодны?

— Нет, — ответил он, — соколы получают достаточно мяса, и я иногда завтракаю вместе с ними.

Надеюсь, и благородным птицам что-нибудь остается. Бараки блестят чистотой. Есть даже занавески. Нас сопровождал начальник лагеря гауптштурмфюрер Шварц, дюжий человек со слегка пропитым голосом. К сожалению, он пьет только шнапс. Заключенные здороваются с ним очень вежливо — чувствуется, что его любят.

Начальник вызвал одного заключенного, достал из кармана плитку шоколада, разломил и предложил ему.

— Не сердитесь, — сказал заключенный, — у меня от шоколада запор… И, кроме того, у нас сегодня опять к завтраку было какао.

— Ну, ладно, иди, — добродушно произнес гауптштурмфюрер. — Вы тут слишком избаловались.

Я взял заключенного под защиту.

— Может быть, ему сегодня действительно не хочется.

— Эх, — заметил Шварц, — очень уж мы с ними нянчимся.

Вечером Франкини пытался убедить меня в том, что заключенные в Б. голодают, и сказал, будто ему удалось выяснить, что человек, отказавшийся от шоколада, — бывший актер берлинского театра, которого заставили сыграть эту роль.

Он не умеет видеть вещи такими, какие они есть, и принадлежит к людям, которые любой ценой хотят проявить себя.

Это было возмутительно. Я вынужден был дать ему отповедь.

— Франкини, — сказал я, — не позволяйте себе односторонними действиями вмешиваться в ход расследования. Для нас главное — ориентироваться на руководство. Вы можете расспрашивать кого угодно, но этого человека кто-нибудь должен вам представить.

Мне даже стало немного жаль его — он выглядел таким несчастным.

— Господин Олафсон, — спросил он меня, — вы действительно идиот или у вас что-то свое на уме?

А потом закричал как невменяемый:

— Ведь здесь совершается страшное злодеяние над людьми!

Гейдли потом объяснил мне, что у Франкини — чувствительная натура и что еще в студенческие годы он выпустил два сборника стихов. Этим можно кое-что объяснить. Во всяком случае, нужно как можно быстрее уехать отсюда, боюсь скандала.

22 марта 1943.

Мы находимся все время только в так называемой «зоне». Гауптштурмфюрер Шварц утверждает, что совершенно незачем утомлять себя осмотром всего лагеря. А этот полоумный Франкини опять стал проявлять неуместное любопытство — просто невыносимо. Я сказал Шварцу:

— Говорят, что для вашей супруги здесь открыт манеж?

— Да, — ответил он, — ребята ее любят. Называют commandeuse[111]. Она сейчас как раз в Reithalle[112].

Мы отправились взглянуть на нее.

Я увидел стройную светловолосую женщину на черном коне.

Она очень мило приветствовала нас хлыстиком.

Франкини исчез. Я успокоил Шварца, сказав, что несу за все полную ответственность и считаю его своим другом. Я чувствовал необходимость проявить по отношению к этим людям хоть немного учтивости за все, что они для нас делали.

Шварц сердечно пожал мне руку. Мне стало больно — мои руки становятся слишком нежными. В Стокгольме снова займусь боксом.

Утром Грубер принес мне бутылку рюдесгеймского вина… По запаху слегка напоминает жасмин. Я был немного разочарован, мне оно кажется сладковатым.

Во всяком случае, это поистине редкое внимание. Так я и отмстил первый весенний день: вином, пахнущим жасмином. Нет ли тут также штейнбергского, его запах напоминает сирень, а рауентальское пахнет резедой.

Придется снова объясниться с Франкини по поводу его излишнего любопытства.

Гейдли ведет себя хорошо.

Когда мы возвращались, ко мне подбежал ужасного вида человек и закричал:

— Сударь, я хочу поговорить с вами! Ради всего святого, сударь, выслушайте меня…

В последнюю минуту подоспела охрана. Мне повезло. Шварц сказал, что из барака для умалишенных, находящегося поблизости, вчера убежало четверо больных.

Сегодня вечером мы приглашены. Гауптштурмфюрер Шварц устраивает Kameradschaftsabend[113] и приглашает нас к себе запиской, оформленной с большим вкусом, — с немецкой орлицей и напечатанным розовыми буквами лозунгом «Arbeit macht frei»[114].

Этот лозунг написан также на щите, висящем перед входом в концентрационный лагерь.

23 марта 1943.

Не знаю, почему это называется Kameradschaftsabend — был обычный прием. Дамы — в длинных платьях, мужчины — в вечерних костюмах. Я не ожидал этого, и мне пришлось вернуться за смокингом. Господин Гейдли был даже во фраке.

Общество было смешанное — почти все казались энергично-грубоватыми, громко смеялись и ели рыбу ножом и вилкой.