«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

— Пусть пишет! — опускался в кресло Ковбик. — Только эти эпистолы на его голову.

Сидалковский действительно совершенствовал свой почерк, но над словом или стилем он не работал. Его интересовало только начертание букв, их, так сказать, наглядность, эстетичность, красота. Стиль у него не было. Даже эпистолярный. Итак, Ховрашкевич зря уверял Ковбика в обратном. Любая анонимка, которая приходила за подписью «группы товарищей» или «трудящихся», к Сидалковскому не имела никакого отношения.

— Недаром оно опускает глаза, — говорил в этих случаях Стратон Стратонович. — Слышит кошка, чье сало съела.

Но он ошибался. Над литературным словом Сидалковский стал работать случайно. Возле киевского центрального гастронома, где на автоматах с газировкой кто-то хорошим почерком вывел: «Товарищи алкоголики! Не убирайте, пожалуйста, стаканов. Людям нечем воду пить».

Пока Сидалковский читал это объявление, к нему подошел незнакомец, подтянулся к уху и тихо сказал:

— Слушай, дай двадцать шесть коп. на сухвино…

— Становитесь в суше и на незнакомых не тыкайте. Это иногда укорачивает жизнь и частенько приводит к физическим травмам… Не моральным, — подчеркнул Сидалковский, — а именно физическим!

Сидалковский считал себя воспитанным человеком, и сам говорил всем только «вы». Но когда ему тыкали, он морщился, словно от гнилого помидора. Такого обращения без осложнений, как и гонконгского гриппа, он не терпел.

— Простите, профессор. Вы журналист? — растерялся алкаш. — У вас такое произношение. Чистая, как девяностошестиградусный спирт. Одолжите рубль…

От хорошего произношения, понял Сидалковский, его акции, как и цены, поднимаются. Он удобрялся, как тесто на дрожжах. Да и деваться было некуда. Если откажешь, он знал: слово «профессор» превратится в противоположное ему понятие. Сидалковский, особенно Сидалковский второй, такого допустить не мог, хотя рядом и не было знакомых. Комплименты для Евграфа — как для женщины украшения. Он вытащил последнего рубля.

— Металлическими, надеюсь, берете?

— Спасибо, профессор, — слова для пьяницы не стоили ничего, но в душу Сидалковского залегали, как металлические рубли в кошелек.

Евграф даже не оглянулся и ушел. Так ходят только неожиданно поругавшиеся влюбленные или молодые актеры киностудии, получившие свою первую роль, но еще ее не сыгравшие…

— Что у вас? — спросил Ковбык, глядя поверх очков на Сидалковского.

Ховрашкевич встал, прижал, как котенка за голову, сигарету ко дну пепельницы и придавил. Из нее только дым ушел.

— Я пойду, — сказал он.

— Оставайтесь, — приказал ему Ковбик в форме просьбы.

— Может, мне в другой раз зайти? — спросил Сидалковский голосом, который не понравился не только ему, но даже его двойнику.

— А чего же? Давайте сразу!

«Судьба Грака повисла на волоске, — подумал он. — Сказать, что Мурченко прислал или лучше себя?» Сидалковский понял, что Грак ему не безразличен, хотя относится к нему как-то неприязненно.

— Товарищ на работу просится. Имеет направление в село. Но говорит, — добавил от себя Сидалковский, — направление хорошо, но в «Финдипоше» лучше…

— Кто он? — не совсем дружелюбно прервал его Стратон Стратонович.

— Окончил сегеакадемию. ветеринар. Диплом с отличием…

— Хоть хорошее или тщедушное?

— Да неплохой, — отвлеченно ответил Сидалковский, хотя и относил себя к поклонникам классицизма.

— Может, взять на отдел выделки? Ветеринар же… Как вы смотрите? — Ковбик повернул свою тяжелую голову к Ховрашкевичу.

— Так я вам скажу, если анонимок не будет писать, то, я думаю, можно взять…

— А как ты его определишь? На вид человек вроде и норма льна. Умная. Вроде бы интеллигент, — Ковбык не спускал глаз с Сидалковского, как Ховрашкевич с подопытного ежа. — А доносы пишет. Еще и почерк какой. Хоть дипломы выписывай. Хотя бы меняло.

«Вот сволочь! — разозлился Сидалковский. — Куда гнет… Неужели действительно думает, что эти две анонимки — моя работа?»

— Так неплохой, говорите? А что он хоть может? Не интересовались? Рыбу ловить умеет? А то в воскресенье не с кем и в Баринов на пруд съездить. С вами же, Сидалковский, не уедешь. Вы ведь интеллигент. Наверное, и червя в руки братья боитесь, лакированные ногти, — кольнул его Стратон Стратонович.

Ховрашкевич не скрывал злорадной улыбки.

— Если пригласите, поеду с большим удовольствием, — ответил Сидалковский.

— А ловить умеете?

— Может быть, не так, как вы. Но детство над речкой провел.

— И что же вы стегали, если не секрет?

— Да все было: окунцы, плотвичка, окленцы, уклейки, коблики. Случалось, и раки шли на червь, вьюны…

— Представляю, в каком жабурине вы ловили, когда раки на удочку шли, — Ковбык опустил очки и посмотрел на Сидалковского нормальным взглядом.

Ховрашкевич неприятно завозился на месте, потом поднялся и вышел.

— Значит, раков таскали? — переспросил Ковбик. — Больших?

— Но случались немалые.

— После войны их было, — загорелся Стратон Стратонович. — Бывало, утром встанешь! Выйдешь на берег! Ступить негде! Кишит! Наберешь в корзину! Принесешь домой! Бросишь в ведро! Кипят! Слюна выделяется! Пара ноздри щекочет! Пошлешь старика в чайну! А пива нет! Сердце обливается кровью! Какие когда-то были раки! Теперь и у Баринова не такие! Матушка! Под микроскопом рассматриваешь! Стратон Стратонович прикурил сигарету и затянулся так страшно, что Сидалковский подумал: дым назад через рот не вернется, через уши выйдет. — А где же это тщедушное? Это то, что к вам только что зашло?

Сидалковский молча кивнул головой. И это уже знает. Ховрашкевич донес».

— Откуда вы его знаете?

— Мурченко к вам прислал, но он случайно попал ко мне, когда вы были на симпозиуме, — мазнул Сидалковский по душе Ковбику.

— Пусть зайдет. Только смотрите мне, Сидалковский. Возьму, но вся ответственность на вас. Если еще и этот анонимки будет писать, то я уже не знаю, как мы будем дальше жить. Всех разгонят и «Финдипош» закроют. Не доживем до юбилея.

— Я думаю, анонимки — это работа Чадюка.

— Вы так думаете? А может, Нещадный? Это у меня тоже Чадюк…

— Этого я не могу сказать, — ответил Сидалковский, хотя в душе не мог с этим не согласиться.

— А может, вы пишете, Сидалковский? — пошел по прямой Стратон Стратонович. — Что-то уж очень похож на почерк.

— И вы клюнули на удочку Ховрашкевича? Он же просто слеп в своей неприязни ко мне. Он…

— А чем это вызвано? Не подскажете, Сидалковский? — прищурил глаза Стратон Стратонович.

— Боюсь, что здесь ничего не сказал бы даже Юрий Дрогобыч.

Стратон Стратонович с Юрием Дрогобычем лично не был знаком, а потому без аллегорий спросил:

— А что на этот счет говорит Дрогобыч?

— Боюсь, что ничего. Он здесь бессилен, хоть и является автором «Прогностического суждения».

— Оракул, значит! Ну, хорошо, — Стратон Стратонович считал это уже поговоркой, а для этого, как он говорил, достаточно в «Финдипоше» Ховрашкевича и Дульченко. Поэтому приказал просто, без намеков: — Пусть заходит, ваш рыболов.