«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

— Но, Маргарита Изотивна, — Грак приближался к ней куриными шагами.

Дульченко отреагировала на его приближение и отступила на шаг. Подошла к сейфу и взяла зачем-то чернильницу, еще совсем недавно носившую свой порядковый номер — второй.

— Грак, не подходите. Я вам не Зося. Это может плохо кончиться…

— Ну, что вы, Маргарита Изотивна, что вы? — ласкался Грак.

Создавалось впечатление, будто он подползает к женщине на животе. В эти минуты Евмен на кого походил, но на кого именно, Сидалковский определить не мог.

— Ну, что вы, Маргарита Изотивна, вы такая милая и добрая женщина! — У Грака появился еще какой-то голос, убаюкивающий.

Сидалковский и на этот раз утратил всякую ориентацию. Возможно, именно таким подслащенным голосом сирены звали к себе Одиссея. Но Евграф не был уверен, потому что никогда голос сирен не слышал.

— Я только вам что-то на ушко, — стелился по земле хмелем Грак. — Только на ушко…

«Быть великой битве, — подумал Сидалковский. — Семь дней, семь ночей будут падать с неба стрелы. Шлемы будут трескаться, как перезрелые арбузы на бахче». Но он ошибся. Вдруг до его ушей донесся смех Маргариты Дульченко.

— Взошли снега с горы Килиманджаро, — развел руками Сидалковский.

— Неужели? — спросила Маргарита Изотивна, глядя на Грака такими глазами, как Колумб на открытый материк. — Я вам принесу еще не такие…

— Метаморфозы! — удивлялся Сидалковский.

Маргарита Изотовна как будто переродилась. Она оказалась удивительно доброй и симпатичной женщиной, чего он за ней раньше не замечал, так искренне и громко смеялась — теперь уже остроумно Грака, — что слезы лились на пол. Сидалковский не мог понять, плачет ли она или смеется.

— Период позднего Возрождения, — сказал Сидалковский. — Ну и Грак, ну и кадр! — вспомнил он слова Стратона Стратоновича.

Даже Карло Иванович Бубон приплыл в приемную, чтобы посмотреть, что тут произошло.

— Я так и думал! Нечего делать людям, — проворчал Бубон и поплыл дальше.

Маргарита Изотовна, как девчонка, показала ему язык.

— Альпы наши. За вами будущее, Грак, выйдя в коридор, пожал ему руку Сидалковский. — Модернист вам не конкурент, хотя отныне вы его враг номер один. Последнее слово за генералом. Впереди одиннадцатый подвиг Геракла. Темное и загадочное царство Аида…

Грач самодовольно улыбался.

РАЗДЕЛ VII,

в котором рассказывается об интеллекте, неприятных ассоциациях, интуиции, Брижит Бардо, импортных подтяжках, перезрелых знаменитостях, их любовницах, Карапет-старшей и ее походке

Утро семьи Карла Ивановича Бубона всегда было кротким и спокойным, словно лысина на голове хозяина. Бубен-старший ел гречневую кашу с вышкварками. Демьян — капаму с орехами и липовым медом. Это повышало, как узнал Карл Иванович, Демьянов интеллект. На второе ему подавали манную кашу с козьим молоком или молоко с медом. Первое придавало Бубону-младшему полноту и габаритность, второе — поднимало его воинственный дух.

Муза тоже любила мед, но только для интеллекта. Каши она не употребляла, потому что это нарушало линии, из которых в будущем должна была выйти женская грация. Поэтому ела только морковные котлеты или капустные зразы с запеченными грушами, а иногда ябчанку в сметане или на майонезном соусе.

Сама Мацеста Елизаровна, которая пользовалась «Книгой полезных советов», как судья кодексом, и уступала в знании кулинарных рецептов разве что перед Маргаритой Изотивной, больше всего любила мантульки по-одесски и пундики по-херсонски.

Кроме гречневой каши с вышкварками, которую Карло Иванович любил больше, чем бухгалтерский арифмометр марки «Феликс», он уважал также крученики и жареные лисички с панировочными сухариками, питавшимися со свежими помидорами. Но это были сезонные блюда, и поэтому он употреблял их только на день своего рождения. К счастью, Бубон-старший родился вовремя: в то время лисички на базаре продавали как можно дешевле, а помидоров никто не хотел брать даже за полцены.

В доме Бубонов пище придавалось особое значение, ибо Папа Карло был уверен, что умственные способности целиком зависят от правильного питания. Ховрашкевич по этому поводу имел свою теорию, но Карло Иванович не обращал на это внимания и придерживался собственной точки зрения, которую он вычитал в одном из научных журналов, но никому об этом не говорил. Потому что и ему, как всем, тоже хотелось иметь свое мнение и держать его при себе.

Карл Иванович никогда ничего не доедал до конца. Даже гречневой каши. Особенно когда Мацеста Елизаровна подавала ему ту кашу с молоком. Он ее, не спеша, вычерпывал, как вино из лоханки, и когда ложка касалась дна, которое появлялось из-под молока, как лысина, это вызвало у Карла Ивановича неприятные ассоциации. Так что он, как правило, оставлял немного каши на дне. Мацесте Елизаровне приходилось доедать после всех, потому что, как она говорила, свиней в доме Бубоне не было, а посуда, как и рубашка Сидалковского, постоянно требовал чистоты.

Сегодня утро у Бубонов было особенное. Демьян наконец-то прошел «филиппики» Цицерона и приступил к его не менее пылким речам против Катилины, то есть к так называемым «катилинариям». Муза окончила второй класс музыкальной школы и готовилась к третьему. Мацеста Елизаровна приобрела у знакомой парикмахерши шиньон, напоминавший вехоть соломы, вырванный бурей из крыши хлева.

Был и сам Карло Иванович Бубон, но от своих домочадцев скрывал, потому что не знал, как это для него может закончиться. Поэтому с каким-то едва уловимым страхом поглядывал на Мацесту Елизаровну, которой боялся не меньше ревизоров. Только их он ненавидел, а Мацесту любил и мечтал до старости проспать с ней на одной подушке. Карло Иванович смотрел на нее и то и дело хватался то за грудь, как больной сердцем, то за нагрудный карман, где лежало лекарство, которое, как ему казалось, он вдруг потерял. Мацеста Елизаровна, как все женщины, больше чувствовала, чем понимала, интуитивно догадывалась, что у Бубона что-то не так, но что именно еще не знала.

— Тебя, Карл, что-то тревожит? — спрашивала она, но Бубон отрицательно кивал головой и отрывал руку от груди, под которой билось сердце с его кулак.

Чуть дальше от сердца, но ближе к груди, между наружным карманом и шелковой подкладкой пиджака у Бубона были зашиты две фотографии, которые он носил здесь со дня профсоюзного собрания в «Финдипоше». И хотя ему было приказано запомнить лицо Евы (которое, по мнению Сидалковского, забыть невозможно), а фото сжечь, Карло Иванович не решался. Характер у него был мягкий, как перина, на которой спали Масик Панчишка и его жена Майолика.

Первая фотография напоминала Карлу Ивановичу профиль Брижит Бардо, вторая походила на анфас французской кинозвезды, когда та временно находилась в замужестве за немецким промышленником Гюнтером