«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

— Наполеончик, — окрестил его Сидалковский официально. — Фамилия Грак, Евмен Николаевич. Прописки нет, но будет. Свадьба тоже. После сватовства.

— Ладно, зовите, — сказал Стратон Стратонович и занял позицию за своим шведским столом, сделанным из карельской березы под мореный дуб.

Грач вошел медленно, словно по продуманному заранее сценарию. В первые же минуты чувствовалось, что эта сцена у него давно наиграна, но уже были заметны режиссерские поправки, которые, очевидно, успел внести Сидалковский. Грач у Ковбика долго не задержался, по дороге чем-то понравившись Зосе, и через несколько минут туда же вызвали Сидалковского.

— Слушаю вас, Стратон Стратонович, — сказал Сидалковский, едва сдерживая улыбку, которая, казалось, вот-вот появится на его красивом лице, которое он так берег от преждевременных морщин.

— Ну и кадра вы мне подыскали! — покачал головой Ковбик. — Такой далеко уйдет, если не съедят его мухи. Ну и лижет. Ну и говорит. Ну и мастер! Спрашиваю, что решил у нас работать. Что это, думаете, сказало? Мне, говорит, чтобы под вашим руководством хоть год поработать, уже это даст больше, чем пять лет в академии. Чувствую, что сволочь, но приятно, — у Ковбика было настроение, как в начале квартала. — Говорит, смотрит тебе в глаза и не моргнет. Берет невидимыми щупальцами за сердце и не отпускает. Как-то противно, но и приятно. По нервам так щекочет, что и гнева нет. Что это за едное? Просто любопытно. Беру для интереса на месяц, а там увидим. Так что несите, Сидалковский, бутылку. Только той «Экстры» не берите. Печень после нее ноет. Спасу нет! А утром начинает канудить! Места себе не находишь! В месяц начинаешь выть…

Через два дня началось сватовство Грака к Зосе Чудловской. Сидалковский уже взвесил и посоветовал Граку прежде всего завоевать сердце Дульченко, которая в «Финдипоше» считалась неофициальной Зосиной опекушкой. Сидалковского мало интересовала сама женитьба. Его больше интересовала сама мысль. Он хотел повторения самого себя, хотя не понимал, для чего ему это нужно. Пожалуй, просто для любопытства: получится или не получится?

— Хорошая она. Правда, немного высока, но такова уж природа человеческая: высокие женятся на низких, малые — на больших, добрые — на плохих, злые — на хороших. И так далее, Грак. Жизнь соткана из противоречий, — повторял Сидалковский свою любимую фразу.

— Она милая, доктор. Но ведь лишена всякой женственности, — сопротивлялся Евмен.

— Грак, будьте самокритичны. Но до конца. Взгляните на себя. Зеркалом лично я вас не могу обеспечить, но в туалете есть окно на черном фоне. Вашу фигуру охватит во весь рост. Я отправился в приемную. Вы через минуту-две за мной. Долго не задерживайтесь.

— Зося — дочь генерала Чудловского. Это вы должны помнить, Сидалковский, — напомнила ему Маргарита Изотовна. — Она за какого-нибудь Грака не пойдет.

— Простите, Маргарита Изотивна, но Грак — это будущий фельдмаршал. Вы видели, как он ставит ноги, когда ходит?

— Что мне до ног…

— Простите, Маргарита Изотивна, я вас только спрашиваю, видели ли вы, как он ставит ноги, когда ходит? Обратите внимание. Это очень важно. Носки врозь, а пятки внутрь и немного вперед. Так по земле ходили только двое: Грак и Наполеон Бонапарт Первый.

— Не морочьте мне головы. Грач — не Наполеон.

— Это правда, но у Грака столько энергии, — правил своей Сидалковский. — Если бы десятую часть этой энергии Наполеону, мы бы сегодня с вами, Маргарита Изотивна, разговаривали на чистом французском языке: «Сампантре сампанпье…»

— Еще чего не хватало!

— Такое селевые. Грач — человек очень энергичный. Заводится с первого полуоборота, как "Жигули" последнего выпуска.

— Он ей не пара, — категорически заявила Дульченко. — Малый, низкорослый и удлиненный рож, как у лошади…

— Простите, Маргарита Изотивна, это воспринимать Грака как комплимент или как несчастье?

— Это плохо. Стратон Стратонович сказал, что с такой мармизой благородным не будешь.

— Фу-у! Маргарита Изотивна, — сморщился Сидалковский и отступил шаг назад. — От такой женщины и слышны такие слова.

— А я что?! Я не свои слова говорю, — Маргарита Изотовна вспыхнула.

— Вам такие слова не к лицу, как плохое платье…

Сидалковский не договорил. В приемную вошел Грак, широко и уверенно ставя ноги на паркет. Маргарита Изотивна невольно обратила на это внимание.

— Евмен Николаевич, — сказал Сидалковский, — скажите дамам, кем вы были в армии до окончания академии.

— Ефрейтор, а что?

— Вы слышали? Вы слышали, Маргарита Изотивна? История повторяется! Я что говорил — будущий Наполеон! Пришел, увидел, победил…

— Зоси не победит…

— Вы о чем? — Грак сделал вид, что ничего не понимает.

Никто ему на это ответить не успел. В проеме двери, где-то под потолком, появилась голова Зоси, тогда туловище, а уже потом ноги. Грак бросился к ней и только на таком расстоянии вдруг почувствовал, что он у подножия Говерлы.

«Европейская женщина», — едва не вырвалось у Сидалковского.

— Присядьте, пожалуйста, Зосю, — мягко и нежно сказал Грак.

Так говорить мог только он, и Сидалковский понял, что у Грака четыре голоса: одним он разговаривал с ним, Сидалковским, другим — с Ковбиком, третьим — с Зосей, четвертым — с Маргаритой Изотивной. И все голоса были разные — именно такие, которые больше всего импонировали тому, к кому он в тот момент обращался. Пятый голос Грак, видимо, берег для подчиненных, но подчиненных у него пока не было, и потому этот голос у него еще не прорезывался. Зося покорно присела, Грак приблизился к ней на цыпочках. Дульченко пронзила его гипнозрением.

— Зося, — он это слово так произнес, что даже Сидалковский почувствовал: спина покрылась гусиной кожей. — Позвольте, я вам что-нибудь на ушко скажу…

Грач удлинился и приблизился к розовому ушкам Зоси. Ему в нос ударили духи «А может?» и чуть не свалили с ног, но он мужественно устоял. «Духи польские, — безошибочно определил Грак. — У нее все польское: и духи, и глаза, и носик, и даже имя». Он ей что-то шепнул. Зося прыснула первой пригоршней смеха. Грач чмокнул ее в кончик розового ушка. Зося хотела разозлиться, но только хотела.

«Снег начал таять. Грачи прилетели», — подумал, глядя на них, Сидалковский. Но неожиданно ударили заморозки. Со стороны Дульченко повеяло холодом. Сидалковский съежился, боясь прихватить пневмонию. Грак поджал крылышки и неожиданно защебетал голосом птицы, названия которой Сидалковский не знал даже по-латыни.

— Тетя Маруся, тетя Маруся, — подпрыгивал Грак на месте.

«Чего не сделаешь ради скворечника, — рассуждал Сидалковский. — Грак начал вытихивать».

— Я вам не тетя Маруся, и вообще не тетя и не сестра. Меня зовут Маргарита Изотовна, — голос шел будто со дна