«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

— С завтрашнего дня. Завязываю. Навсегда. В рот не возьму. У меня печень, желудок, поджелудочная железа. Постоянные встречи. Пиры. Надоело…

Эти клятвы он повторял от делегации к делегации и, наверное, только потому, как сам объяснял, до сих пор сидел в должности «старшего куда пошлют». Потому что не умел пить. А его коллеги, умеющие пить, уже давно «пошли вверх» и теперь с ним, со Славатием Мурченко, даже не здороваются, хотя половину из них устраивал на работу именно он.

— Всем записочки писал. Просил, умолял. А теперь не здороваются. Носодеры. Хотите, и вам напишу, Сидалковский? Хотите, и вас устрою на работу? Назло им.

Сидалковский не перебивал и не возражал.

— Так хотите или нет, потому что передумаю?

Сидалковский молча кивнул головой в знак согласия.

— Хорошая работа. Не бей лежащего. Лучшей не найдете. Слушайте, как вас зовут?

— Сидалковский, — удивленно напомнил ему Евграф.

— Так слушай, Сидалковский. Я тебя устрою к Стратону Стратоновичу. Не работа — мечта. Ничего не будешь делать. Спрос на шапки будешь изучать. Хочешь учить спрос на шапки? Только честно. Слушай, как тебя зовут?

— Сидалковский.

— Да, Сидалковский. Так хочешь, Сидалковский? Хочешь или нет? Племкнул нет. Есть социология. Ты социолог. Может, и ты не будешь здороваться? Может быть, и ты станешь носодером?

— Буду здороваться, Слава, обязательно и даже за руку. Буду прыгать ради этого с подножек троллейбусов и скоростных трамваев, как только увижу…

— Не врешь? Тогда пишу, — Слава окончательно опьянел. Сидалковский раскупорил бутылку и налил себе и Тамаре. Мурченко вытащил блокнот.

— В «Финдипоше» устрою. Хочешь в «Финдипоше»? Это самое современное учреждение. Там при директоре Ковбик Стратон Стратонович. Запомни. Впрочем, не нужно. Я все это напишу… Не Ковбик — душа. Грубоват, но ты не пугайся. Это он только из виду. Интеллигентов не любит. Ты, Сидалковский, не интеллигент? Впрочем, и так. Видно. периферия. Ты периферия Сидалковский? Как ты сказал? Граф Сидалковский? Мурченко не проведешь. Мурченко это без очков видит.

Щеки Сидалковского приобрели бриллиантовый цвет, он весь стал как плавленый сырок, мягкий и податливый, и настолько растерялся, что в первые минуты не узнал сам себя. Мурченко, образно выражаясь, ударил его в солнечное сплетение: неожиданно и без предупреждения.

— Ты, Сидалковский, не пугайся. Ковбик такой только из виду. Понял? Это для авторитета. — Мурченко закрыл один глаз и вытащил ручку. — Только одним вижу. Во втором выбит стеклышко. Я близорук. Слушай, как тебя зовут?

— Сидалковский.

— Слушай, Сидалковский. Ты знаешь, в тебе что-нибудь есть. Такое импозантное или экстравагантное. Словом, чёрт тебя знает что. Но ты мне нравишься. Хоть ты и периферия. Это сразу видно. У тебя на лбу написано. Как тебя зовут?

Сидалковскому эта комедия начала надоедать, но желание получить записочку сдерживало его от решительных действий. Мурченко углубился в эпистолярное мышление и умолк.

Слава Мурченко принадлежал к тем людям, которые чаще обжигаются на молоке, чем на него дуют, и даже после этого не дуют на холодную воду. Все они доверяют и доверяются. У них столько честности и доброты, что хватило бы на многих. Таким людям всегда кажется, что вокруг них одни только честные и порядочные. А такие натуры, как известно, даже не допускают, что их может обвести вокруг пальца. Во всех они видят таких, как сами: добрых и симпатичных.

Словом, Мурченко был одним из тех редких индивидуумов, которые получают удовольствие и удовольствие, когда кому-то делают добро. Мурченко всегда за кого-то ходатайствовал, кому-то помогал. Одному — словом, другому — записочкой. Всегда носил при себе сигареты и зажигалку, хотя сам не курил. Но когда его спрашивали: "Слушай, закурить нет?" — Мурченко не мог отказать. Он всегда говорил «есть», угощал сигаретой и даже чиркал зажигалкой. Больше всего боялся, чтобы никто на него не подумал, что он скупердяга. Для этого он мог не только угощать сигаретой, но и занимать деньги, которые, как известно, никто никогда не отдает.

Случалось, Мурченко забыл сигареты дома, а его в тот день кто-то спрашивал: "У вас закурить не найдется?" Тогда он смущался, чувствовал себя перед незнакомым вроде бы виноватым и говорил: «Извините. Я с огромным удовольствием. Но — поверьте мне — не курю. Знаете, бросил. Курил, но бросил…» Славатый тем временем дописывал. Его разбирало все больше и больше.

— Слушай, как тебя зовут? И вообще где ты работаешь? Как у тебя с пропиской? Плохо? Пс-с-с! Временная?

Сидалковский отрицательно покачал головой.

— Нет никакой? Пс-с-с! — сомкнул Мурченко губы. — Хуже не придумаешь. Ковбик не возьмет. Это такой. Разве очень понравишься. Но при условии — если где-нибудь пропишешься. Здесь тебе, периферия, помочь ничем не могу.

Мурченко призадумался. Тамара приподнялась. Сидалковский дал ей знак: мол, подожди, пойдем вместе. Мурченко продолжал:

— Слушай, ты женат?

— Еще не решался…

— Так это здорово! Можем сыграть комсомольскую свадьбу: ключи, квартира, тебя, периферия, приветствует весь завод. Это идея. Я с Тамарой в одной комсомольской организации. Она находится на заводе. По соседству работает. А я там на учёте. Она у нас ударница. Точнее, не у нас — на заводе. В «Финдипоше» не хочет переходить. Хочет у станка. Женим тебя, периферия. Точно женим. Не так ли, Тамар? Хочешь, на Тамаре гоним?

— Слава… — умоляюще посмотрела Тамара на Мурченко.

— Точно. На Тамаре женим! Хочешь, периферия, на Тамаре? Тамара не возражает. Я по ее глазам вижу. Ты ей, периферия, понравился…

Но Сидалковскому не совсем нравилось обращение Мурченко.

— Точно, женим. Не понравится Тамара. Другую активистку найдем. Чего тебе не сделаешь. Моли бога, что тебя со мной судьба свела. У меня легкая рука, Мурченко на мгновение затих. — Можно, конечно, и фиктивный брак сыграть. Теперь это часто практикуется. Но Слава Мурченко на это не пойдет. Сразу говорю: можешь даже не рассчитывать. Слышишь, периферия?

Сидалковский слышал, но от такого обращения сам себе казался низменным и беспомощным. А потому чуть ли не впервые был разочарован и недоволен собой.

РАЗДЕЛ VI,

в котором рассказывается о нарушении субординации, архитектуре, плате за любовь, неприступную крепость, подчиненного и вассала, грудь, рубашки с прорезями и эринацеус

Рисуя образ Ховрашкевича вторым, мы нарушаем финдипошевскую субординацию и обходим заместителя Стратона Стратоновича Ария Федоровича Нещадима. Пусть он нам простит. Ведь мы делаем это потому, что Ховрашкевич при Ковбике находился, как, скажем, Меншиков при Петре Первом или Гришка Распутин при императрице, а как ученый представлял собой центральную фигуру в «Финдипоше».

Настоящее