«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

— Не было бы его и на вас! Если бы вы! Были на моем месте.

— Думаете, это у меня? Ошибаетесь. Тоже нет, если вы приняли меня за члена делегации.

— Но я думал…

— Это часто вредит, Слава…

Мурченко не обратил внимания на его слова:

— Но я думал. Вы ведь сошли вместе! С ними. Высокий, стройный, при галстуке. Одет, как на парад!

— Вот я и говорю, Слава. Я — жертва стандарта. У нас так одеваются все: и рядовые, и руководители делегаций. Поляки оказались на высоте — они отошли от стандарта и при их руководителе сначала восприняли меня. Жертву…

— Завтра этой жертвой буду я, — вел своей Слава. — Утром выйдут газеты. Там ваш портрет, Сидалковский, и речь. Вы представляете?

— Не представляю. На министерских должностях работать не приходилось. Выступать в газетах с речами тоже. Когда-то, правда, написал одну статью, но на страницах нашел только информацию, и то не за моей подписью. Так что завтрашнее выступление, если оно будет, то мой дебют, Слава.

Когда начали подниматься из-за стола, Тамара поинтересовалась, не будут ли Сидалковский и Мурченко смотреть концерт. Слава впервые за вечер твердо и уверенно ответил:

— Мы остаемся здесь.

— Вам, Тамаро, я бы советовал сделать то же самое, — добавил Сидалковский. — Няни ушли — детки могут развлекаться. Не так ли? — обратился он к красненьким щечкам без ямочек. — Это мы, кажется, с вами целовались?

— А вы уже забыли? — укоризненно качнула голова Тамара.

— Такое не забывается никогда, как…

Когда все разошлись и между столами основали официантки в белых шелковых вышиванках, убирая пустые бутылки и грязную посуду, Сидалковский наконец почувствовал себя в своей стихии.

— Я счастлив, как молодой бог, — мило улыбаясь, он припал к Тамариной руке с облезлым маникюром на ногтях, подумал: «Руки, как и за детьми, надо ухаживать». Тамара словно догадалась о его мысли, а может, от того, что почувствовала теплое прикосновение пухлых губ Сидалковского, еще больше зарумянилась, и сердце ее стало податливым, как подогретый на солнце воск.

— Вы, надеюсь, останетесь с нами, — оторвался от руки Сидалковский, но ладони не выпустил.

Она молча кивнула головой. Слава взялся за пуговицы Сидалковского, что часто делают люди, которым не хватает уверенности в себе и пытаются показаться более серьезными, чем есть на самом деле.

— Вы мне не ответили, — Мурченко уцепился мертвой хваткой за петельку.

— Давайте лучше, Слава, объявим мобилизацию, — предложил Сидалковский.

— Не понимаю?

— То есть по рублю на бутылку коньяка и в номер. Надеюсь, вы для меня, товарищ Мурченко, заказали номер?

— Заказали, — ответил Слава.

— Вот и отлично. Официант! Еще одну бутылку за свой счет. — Сидалковский вытащил червонца.

— А может, хватит? — спросила молодая и, по мнению Сидалковского, красивая официантка.

— Сдачи не надо! — перебил ее Сидалковский голосом отпрыска аристократического рода.

— А я чаевых не беру. У меня мужчина богат…

— Так, — усмехнулся Сидалковский. — Я вам завидую. А не скажете, сколько ему лет?

— А зачем это вам?

— Видите ли, если он уже в том возрасте, когда близкие с нетерпением ждут наследства, а жена присматривается к женихам, то не мог ли я выдвинуть на этот пост свою кандидатуру?

— Вы очень сложно говорите, но я подумаю…

— Одну минутку: вот вам моя визитка, — Сидалковский достал блокнот и красивым почерком написал: «Киев. Главпочта. К вопросу».

Почерк настолько был красив, что Мурченко отрезвел:

— Слушайте, Сидалковский…

— Слава, не говорите мне, что с таким почерком только на банкнотах расписываться. Я не Крез и даже не Бродский. А потом это не оригинально…

Официантка ушла, Тамара послала ей свирепый взгляд.

— Но как хорош!..

— У человека должно быть все хорошее: одежда, манеры, гарнитур и каллиграфия…

— Слушайте, Сидалковский, где вы работаете?

— Неужели, Слава, у вас снова начался прилив? Я вас прошу: больше не нужно. Ибо второй раз ваших нападений я не переживу…

— Но я серьезно. Нам нужно. Человек с красивым почерком.

— Кому «нам» и как, интересно, за это платят в возрасте магнитофонов и электропечатных машинок?

— ставка научного сотрудника. Раз в квартал премиальные. Работа в «Финдипоше»…

— Последнее название мне по душе: загадка, значит, иллюзии и романтика. Что я там должен делать? — спросил Сидалковский.

— Ничего. Вы будете только писать. Но красиво. Бонитирование животных. Ведение племенных книг. Организация выставок… Выводок молодняка…

— Слава, остановитесь. Мне жутко. Вы не по адресу: выводить животных, даже молодых, на водопой или в летние лагеря — мне это не подходит… Я люблю слово «ковбой», но слово «конюх» у меня вызывает аллергию. Если вы меня сразу полюбили, подыщите, Слава, что-то лучшее… Природа не терпит несоответствия. Я не для этого создан, Слава!

— Вы меня не поняли. Вы будете только писать. И племенные книги…

— У книг других названий нет? Я, Слава, очень люблю книги, но не с такими серыми заголовками.

— Госплемкиги…

— Это уже лучше, но выбросьте этот «плем»…

— Можно и госкниги. Аукционы молодняка. Их показатели… Данные о происхождении… Ковбик очень просил… Мне предлагают работу. Другую. Надо подыскать на свое… место человека. Я счастлив. Нашел вас… Выполнил задание Ковбика…

— От несчастья к счастью один шаг, — сказал Сидалковский. — Вы что, начальник отдела кадров в Ковбике?

— Нет… Я же говорю. Меня приглашают. На другую работу… До этого… Временно. Эти книги… Вел я…

— Слава, как вы говорите. Вдыхайте глубже воздух, и у вас его хватит не только на простое, но и на субподрядное предложение.

— Я так привык… Работал на почте… Принимал телеграммы.

— Встречай. Еду… Вагон пятый. Целую. Тамара… — спародировал его Сидалковский и, взглянув на Тамару, спросил: — О такой телеграмме вы когда-нибудь мечтали, Тамаро?

— А вы?

— Я всю свою сознательную жизнь. Адрес тот же: «Киев, главпочта, к вопросу».

— А как вас зовут?

— Евграф. Но в торговом флоте меня называли попроще: граф. Граф Сидалковский, только с строчной буквы.

Тамара рассмеялась:

— Вы остроумие…

Подошла официантка, подала Сидалковскому бутылку коньяка и десять копеек сдачи.

— Вы щедры, — сказал Сидалковский.

Официантка не ответила. Она принялась сворачивать салфетки и складывать в большие тарелки закуску, которой оставалось на столе для двух ревизоров и их семейств, если бы они неожиданно пришли сюда. Сидалковский взял Мурченко за плечи, бутылку за горлышко, а Тамара в капронах «подарок солнечного Крыма» поднялась сама. «Тоже стандарт, — подумал Сидалковский, не спуская с Тамары глаз. — И они все одинаковые. В этих костюмчиках, кептариках, капрончиках и красных сапожках. Хорошо. Париж имеет вкус. Украинские сапожки пленили Францию, а Тамара пленила, кажется, меня, но надолго ли?»

Сидалковский лифтом ехать отказался, и они поднимались по лестнице. Мурченко едва держался на ногах. Он потерял