Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

понятно, как я буду стоять за прилавком, бодрый как огурчик… – Через некоторое время он взорвался: – А я ведь и так в отстающих! Чертов ребенок!

Ягненок молчала. Малыш орал.

Пиннеберг ворочался. Прислушивался. Он отметил – плач действительно жалобный. Конечно, он уже стыдливо признал, что нес чепуху, и ему стало стыдно перед Ягненком. Он лежит, злится на свою глупость, думает: вот бы Ягненок первая что-нибудь сказала. Она ведь знает, как ему тяжело признавать свою неправоту.

– Дорогой, тебе не кажется, что у него жар?

– Не обратил внимания, – буркнул Пиннеберг.

– У него такие красные щечки…

– Это от крика.

– Нет же, он весь в пятнах… Может, он заболел?

– С чего бы ему болеть? – спросил Пиннеберг. Но теперь дело приняло новый оборот, и он проворчал: – Ладно, включай свет. Все равно спать мы уже не будем.

Они включили свет. Малыш снова оказался на маминых руках и мгновенно затих. Еще глоток чая – и тишина.

– Ну вот! – разозлился Пиннеберг. – Разве бывают болезни, которые проходят на руках у матери?

– Потрогай его ручки, они такие горячие.

– Ерунда! – Пиннеберг был не в духе. – Это от крика. Попробуй сама так поори – тебя можно будет выжимать!

– Но ручки действительно очень горячие. Думаю, Малыш заболел.

Пиннеберг потрогал ручки и был вынужден нехотя согласиться.

– Да, действительно, горячие. Может, у него температура?

– Жаль, у нас нет градусника.

– Столько раз собирались купить. Но денег у нас…

– Да, – кивнула Ягненок. – У него жар…

– Дадим еще чаю? – спросил Пиннеберг.

– Нет, только желудок переполним.

– Все равно не верю, что у него что-то болит, – снова вырвалось у Пиннеберга. – Он притворяется, просто хочет, чтобы его носили на руках.

– Но, дорогой, мы же никогда не носим его на руках по ночам!

– Ладно, смотри: положи его сейчас в кроватку, и он тут же заорет!

– Но…

– Ягненок, положи его в кроватку, – жестко повторил Пиннеберг. – Пожалуйста, сделай мне одолжение, положи его. Вот увидишь…

Ягненок посмотрела на мужа и покорно положила малыша. Выключать свет на этот раз не пришлось – Малыш тут же заорал.

– Вот видишь! – ликовал Пиннеберг. – А теперь возьми его – увидишь, он сразу замолчит!

Ягненок снова взяла Малыша. Муж ждал: Малыш не успокоился. Пиннеберг остолбенел. Малыш орал.

– Вот видишь! – раздраженно цокнул он. – Теперь мы его совсем разбаловали! Что же теперь нужно сделать для его величества?

– Ему больно, – мягко сказала Ягненок. Она качала ребенка, и он то затихал, то снова заходился в рыданиях. – Дорогой, сделай мне одолжение, ложись в постель, может, еще поспишь немного.

– Ни за что!

– Пожалуйста, дорогой! Мне будет спокойнее, если ты поспишь. Я утром могу прилечь. А тебе надо быть бодрым.

Пиннеберг посмотрел на нее, подумал, а потом похлопал ее по плечу.

– Ладно, Ягненок, я лягу. Но сразу позови, если что.

Но поспать не вышло. Они по очереди носили его на руках, пели, качали – ничего. Иногда крик переходил в усталое хныканье, потом снова усиливался… Мать и отец склоняются над сыном и смотрят друг на друга.

– Это ужасно, – сказал Пиннеберг.

– Как он мучается!

– Где же справедливость?! Такой кроха – и такие страдания.

– Я даже не могу ничем ему помочь! – вдруг воскликнула Ягненок, прижимая Малыша к себе. – Мой Малыш, мой милый, неужели я ничего не могу для тебя сделать?!

Малыш продолжал плакать.

– Что с ним? – пробормотал Пиннеберг.

– Он же не может сказать! Даже показать, где болит! Малыш, покажи маме, где болит? Где?

– Мы просто дураки, – зло сказал Пиннеберг. – Ничего не знаем. Может, могли бы помочь, если бы хоть немного разбирались в детях.

– И некого даже спросить.

– Я пойду за врачом. – Пиннеберг тут же принялся натягивать брюки.

– У тебя же нет квитанции из больничной кассы.

– Пусть приходит без нее. Потом оформлю.

– В пять утра никто не придет. Услышат «больничная касса» – скажут, подождет до утра.

– Он обязан прийти!

– Дорогой, если ты врача сюда, на этот чердак, по этой ужасной лестнице – будет настоящий скандал. Он еще донесет, что мы тут живем. Да он и не полезет по лестнице, подумает, ты его обманываешь.

Пиннеберг сел на край кровати, мрачно глядя на Ягненка.

– Да, ты права. Ну и влипли мы с тобой, фрау Пиннеберг. Никогда не думал, что так будет…

– Ах, брось, – сказала Ягненок. – Не расстраивайся. Это сейчас ты все видишь в мрачном свете, но потом-то все будет хорошо.

– Потому что мы – ничто, – сказал Пиннеберг. – Мы одиноки. И другие маленькие люди, такие же, как мы, – тоже одни. Каждый что-то из себя воображает… Будь мы хоть рабочими! Они хоть называют друг друга товарищами и помогают…

– Да брось, – сказала Ягненок. – Если вспомнить, что рассказывал мой отец и что он пережил…

– Да, конечно, – сказал Пиннеберг. – Я знаю, быть рабочим тоже не сахар. Но им хоть позволено жить как свиньям. А мы, служащие, все же мы кое-что из себя представляем, мы же лучше…

А Малыш все плакал, и они смотрели в окно, где уже всходило солнце, и становилось совсем светло – они увидели друг друга бледными, усталыми.

– Милый мой! – улыбнулась Ягненок.

– Милая моя! – отозвался Пиннеберг и взял ее за руку.

– Все не так уж плохо…

– Не так уж плохо, пока мы вместе.

И они снова стали ходить туда-сюда по комнате, по очереди качая Малыша.

– Не знаю, дать ему грудь или нет – сказала Ягненок. – Вдруг у него что-то с желудком…

– Да уж, – отчаялся Пиннеберг. – Что же делать? Уже почти шесть.

– Придумала! – вдруг воскликнула Ягненок. – Ровно в семь ты сбегаешь в женскую консультацию – это же всего в десяти минутах от нас – и попросишь, чтобы ко мне пришла медсестра.

– Да, это может сработать, – кивнул он. – И к Манделю успею вовремя!

– А пока пусть поголодает. Голод никогда не вредит.

Ровно в семь утра бледный молодой человек с плохо завязанным галстуком бродил по зданию женской консультации. Повсюду таблички: «Приемные часы такие-то». Сейчас были явно не приемные.

Он колебался. Ягненок, конечно, ждет, но нельзя же злить медсестер! Может, они еще спят? Что же делать?

Мимо прошла дама, спускалась по лестнице, чем-то напомнив Нотнагель из бассейна – такая же пожилая, полная, еврейка.

«Не выглядит доброй, – подумал Пиннеберг. – Не буду спрашивать. Все равно она не медсестра».

Дама спускалась на этаж ниже, но вдруг остановилась и, пыхтя, поднялась обратно. Она остановилась перед Пиннебергом, разглядывая его.

– Ну, молодой отец, – сказала она. – Что случилось?

И улыбнулась.

Она назвала его молодым отцом и улыбнулась –