Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

она бегает, как пытается ему услужить ему – кажется, он теперь значит гораздо больше, чем она, он столько для нее сделал! Ему больше не нужно первым вставать, ставить воду и заваривать чай… Теперь он король.

Деньги забыты на столе.

– Видишь, как он лежит и улыбается, – задыхаясь, прошептал Пиннеберг Ягненку.

– Бедняжка, – сказала Ягненок. – Ведь это не может хорошо закончиться… Счастлив ли он сейчас? Неужели он не боится?

– Этот Франц Шлютер – очень талантливый актер, – заметил Яхман.

Конечно, это не может кончиться хорошо. Она не может надолго забыть о деньгах. Все не при первой крупной покупке, и даже не при второй. Какой восторг для жены – покупать все и дальше больше! И какой кошмар для мужа, знающего, как эти деньги ему достались.

При третьей покупке деньги на исходе, и вдруг она видит кольцо… Ах, денег не хватает. Перед ней сверкает множество колец, и продавец так небрежен, он обслуживает двух клиентов, – ее лицо сияет, посмотрите, как она толкает мужа локтем: возьми!

Она же верит, что он для нее все сделает. Но он только маленький банковский кассир – он не может этого сделать!

И вот она наконец тоже это понимает, и она говорит продавцу: «Мы еще вернемся». Ее муж идет рядом, маленький и серый, и перед его глазами пролетает вся жизнь: долгая, бесконечная жизнь рядом с этой женщиной, которую он любит и которая ждет от него этого…

И она молчит, дуется, злится – и вдруг переключается, – они сидят в кафе на последние деньги, вино на столе, и она пылает от ярости, и она горит:

– Завтра ты сделаешь это снова.

Его маленькое, серое, жалкое лицо. И сияющая жена.

Он только хотел сказать правду, а теперь качает головой, степенно, серьезно, сверху вниз: соглашаясь.

Как же быть дальше? Стажер не может вечно одалживать – вернее, дарить, – он говорит «нет». И маленький кассир рассказывает другу, зачем ему деньги и как он выглядит в глазах жены. Стажер смеется, дает деньги и говорит:

– Ты должен познакомить меня со своей супругой!

Стажер знакомится с женой, и тогда случается то, что должно было случиться: он влюбляется в нее, а для нее на всем свете существует только муж: смелый, безрассудный мужчина, который для нее все делает. Стажер ревнует – за столиком в кабаре он наконец рассказывает жене правду о происхождении денег.

Ах, вот маленький человек возвращается из уборной, а они сидят за столиком, и она смеется ему в лицо – нагло, презрительно смеется. И в этом смехе он понимает все: предателя-друга и неверную жену. И его лицо меняется, глаза округляются, в них застывают слезы, губы его дрожат. Они смеются.

Так стоит он и смотрит на них.

Смотрит.

Кажется, что в этот самый момент он действительно способен на все, но для него больше ничего не существует. Он разворачивается на своих тонких ножках и следует к двери.

– О, Ягненок, – шепчет Пиннеберг, сжимая в темноте руку жены. – Как это страшно… А мы ведь так одиноки…

И Ягненок медленно кивнула:

– Мы же вместе… мы есть друг у друга…

Он быстро находит утешение:

– И у него ведь есть сын. Жена ведь его точно не заберет!

Кинематограф и жизнь. Дядя Книлли похищает господина Яхмана.

Вечер выдался невеселым в их птичьем гнездышке наверху. Яхман задумчиво наблюдал за двумя своими «детьми», которым даже необычные деликатесы из его вчерашних покупок не доставляли удовольствия.

Но на этот раз он промолчал. Ягненок убрала посуду и принесла Малыша, и тут Хольгер Яхман заметил:

– Ох, детки, детки… На вас посмотреть – просто ужас. Мне кажется, даже простаки не должны вестись на такую пошлятину…

– Мы и сами прекрасно знаем, что это все неправда, – ответил Пиннеберг. – Такого стажера не существует, да и такого кассира в котелке, наверное, тоже нет. Меня просто зацепила игра актера… как его… Шлютер, вы сказали?

Яхман кивнул и начал:

– Но…

Однако Ягненок быстро перебила:

– Я понимаю, что имеет в виду мой муж, и вам нечего тут возразить. Пусть это все выдумка и киношная сказка, но правда в том, что таким, как мы, всегда приходится жить в страхе. Чудо, если хоть какое-то время все идет гладко. А беда может случиться в любой момент, против нее мы совершенно беззащитны, и остается только удивляться, что горести не сыпятся на нас каждый день.

– Все это опасно ровно настолько, насколько вы сами это допускаете, – сказал Яхман. – Не обязательно поддаваться страху. Будь я на месте того кассира, я бы просто пошел домой и подал на развод. А потом женился бы на молоденькой милой девчушке… Ну ладно, хватит трепаться! Ваш Малыш, кажется, сыт, предлагаю быстренько собраться – уже одиннадцать. Сейчас мы вас растормошим!

– Ну, не знаю, – сказал Пиннеберг, вопросительно глядя на Ягненка. – Стоит ли нам вообще куда-то идти? Честно говоря, совсем нет настроения.

Ягненок тоже пожала плечами, сомневаясь. Яхман тут же рассвирепел:

– Да что же это за безобразие! Сидеть дома и киснуть из-за такой ерунды? Этого я вам не позволю! Сейчас же отправляемся, а ты, Пиннеберг, беги и лови такси, пока твой Ягненок натягивает свое самое красивое платье.

Пиннеберг колебался, но Ягненок сказала:

– Давай уже, дорогой! Он ведь не отстанет.

Пиннеберг медленно вышел, и Яхман, к его удивлению, бросился следом, сунув что-то ему в ладонь.

– Держи, спрячь. Когда идешь гулять, всегда неприятно, если в кармане пусто. И немного мелочи тоже возьми. И не забудь поделиться с женой – женщинам ведь деньги всегда кстати. А теперь без разговоров – за такси!

Он исчез, а Пиннеберг медленно спускался по лестнице, размышляя:

«А ведь он милый. Нужно получше в нем разобраться… Милый, да не совсем…»

Он крепко сжал купюры в руке. Уже в такси, подъезжая к дому, он не удержался – разжал ладонь и взглянул на деньги. Пересчитал.

– Да за такие деньги мне нужно целый месяц работать! Совсем он рехнулся, так дело не пойдет! Сейчас же скажу ему.

Но подходящего момента так и не подвернулось – они уже сидели в такси, и Ягненку не терпелось рассказать, что Малыш сразу уснул и она совсем за него не переживает, ну разве что совсем чуть-чуть – они ведь уходят ненадолго. А куда они вообще направляются?

– Послушайте, господин Яхман… – начал Пиннеберг.

Яхман быстро перебил:

– В западную часть города мы с вами не поедем, детки. Во-первых, я там слишком известен, да и сейчас там не так симпатично, как прежде.