Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

вот же оно! Боже, какая она добрая! Вдруг он понял – у некоторых людей все-таки есть чуткость и доброе сердце. Например, эта пожилая еврейка-соцработница. Сколько тысяч отцов уже маялись здесь, на этой самой лестнице!

Он рассказал ей все, и она понимающе кивала: «Да, да!» Потом она открыла какую-то дверь и позвала:

– Элла! Марта! Ханна!

Появились девушки:

– Пусть одна из вас сразу сходит с молодым отцом, хорошо? Ребенок болеет, они беспокоятся.

Полная дама кивнула Пиннебергу:

– Не переживайте, все будет хорошо!

И спустилась вниз. Вскоре пришла сестра:

– Ну, пойдемте.

По дороге он повторил свой рассказ, и медсестра тоже понимающе кивала:

– Думаю, все не так страшно. Сейчас посмотрим.

Хорошо, когда приходит знающий человек. И даже страх перед лестницей оказался напрасным. Сестра лишь пожала плечами:

– Ну и гнездо у вас! Полезайте вперед, а я прямиком за вами!

И действительно полезла, крепко схватив свою кожаную сумку.

Ягненок и медсестра тихо разговаривали, осматривая Малыша, который теперь, конечно, был тих. Вдруг Ягненок крикнула мужу:

– Дорогой, может, ты уже побежишь? Уже пора в магазин!

Он пробурчал:

– Нет, побуду еще. Вдруг нужно будет что-то принести.

Они развернули пеленки – Малыш все еще лежал спокойно. Измерили температуру – нет, температуры нет, только совсем чуть-чуть повышена. Наконец они поднесли Малыша к окну, открыли ротик – сестра тихо что-то сказала, и Ягненок тут же заглянула ему в рот.

– Дорогой, дорогой, иди скорее! У нашего Малыша прорезался первый зуб!

Пиннеберг подошел. Заглянул в маленький розовый ротик. Ягненок показывала пальцем – и вот оно: маленькое покраснение, легкая припухлость, и в ней что-то острое как будто.

«Как будто рыбья кость», – подумал Пиннеберг. Но не сказал – женщины смотрели на него так выжидающе.

– Ага… – наконец сказал он. – Значит, все в порядке? Первый зуб.

Через некоторое время задумчиво спросил:

– А сколько их всего будет?

– Двадцать, – сказала сестра.

– Так много! – сказал Пиннеберг. – И он все время будет так орать?

– Бывает по-разному, – утешила сестра. – Не все дети орут при каждом зубе.

– Ну ладно, – сказал Пиннеберг, – если знать, в чем дело… – И вдруг рассмеялся. На душе было радостно и грустно одновременно, будто в его жизни произошло что-то очень важное. – Спасибо, сестра, – кивнул он. – Большое вам спасибо. Мы же ничего в этом не понимаем. Ягненок, дай ему скорее грудь – наверное, он голодный. А мне надо мчаться в магазин. Ну, пока, сестра. До свидания, Ягненок. Будь здоров, Малыш.

И убежал.

Как-то глупо, но все равно. Инквизиторы и госпожа Фишер. Еще одно опоздание, Пиннеберг!

Полный вперед – но никакие усилия уже не помогут. Трамвай не приходит, будто назло. А когда наконец появляется, все светофоры вспыхивают красным, и ночные тревоги Пиннеберга рассыпаются в прах, а радость от того, что Малыш здоров и у него прорезался первый зуб, растаяла как дым. А на смену приходит другая забота, разливается, растет, затмевая все: «Что скажет Янеке, когда я явлюсь с опозданием?»

– Двадцать семь минут, Пиннеберг, – бесстрастно отмечает швейцар.

Пиннеберг даже бровью не ведет – опоздавшие здесь не редкость. Иные начинают умолять, но этот лишь бледнеет. Пиннеберг сверяет часы:

– На моих всего двадцать четыре.

– Двадцать семь, – невозмутимо парирует швейцар. – Да и какая, в сущности, разница: двадцать семь или двадцать четыре?

И он, конечно, прав. Слава богу, Янеке хотя бы нет в отделе. Слава богу, гроза разразится не сразу.

Но она все же грянула. Вот и Кесслер – ревностный страж интересов дома «Мандель». Он подходит к Пиннебергу и изрекает:

– Вас просят подойти в отдел кадров к господину Леману. Немедленно.

– Хорошо, – кивает Пиннеберг. – Сейчас. – Ему хочется сказать Кесслеру что-то еще, чтобы Кесслер понял: Пиннеберг не боится, но на самом деле страх уже сжимает его горло. – Ну, сейчас начнется. Я ведь всего лишь немного задержался.

Пиннеберг видит во взгляде Кесслера усмешку – он не произносит ни слова, лишь смотрит, а затем разворачивается на каблуках и так же молча удаляется.

Пиннеберг спускается на первый этаж, пересекает двор. Пожилая желтолицая фрау Земмлер как всегда на посту – когда Пиннеберг входит, она стоит у кабинета господина Лемана в весьма недвусмысленной позе. Дверь приоткрыта – Земмлер делает шаг навстречу:

– Пиннеберг, – рявкает она. – Вам придется подождать.

Затем берет папку с делом, раскрывает ее, просматривает и снова замирает у двери, делая вид, что погружена в чтение.

Из кабинета доносятся голоса. Резкий, отчетливый – это Шпаннфус. Значит, не только Леман… а теперь раздается и голос Янеке. На мгновение воцаряется тишина, и тогда слышится тихий, прерывающийся от слез голос девушки. Пиннеберг бросает раздраженный взгляд на дверь и на Земмлер, покашливает и машет рукой: «Закройте дверь». Но Земмлер лишь отмахивается и шикает:

– Тс-с-с! – На ее желтоватых щеках играет румянец.

Голос Янеке:

– Итак, фройляйн Фишер, вы все же признаете, что поддерживаете отношения с господином Матцдорфом?

Девушка тихо всхлипывает.

– Вы обязаны отвечать, – мягко, но настойчиво продолжает Янеке. – Как господин Шпаннфус может составить свое мнение, если вы упорствуете и отказываетесь признать очевидное? Пауза. Затем: – И господину Леману это тоже крайне неприятно.

Фройляйн Фишер рыдает.

– Ну же, фройляйн Фишер, – терпеливо продолжает Янеке, – вы ведь встречаетесь с господином Матцдорфом?

Тишина.

– Вот видите! Видите! – вдруг оживляется Янеке. – Ну ладно. Мы, конечно, и так знаем всю правду, но ваше чистосердечное признание сильно смягчило бы ваше положение. – Он выдерживает короткую паузу. – Теперь скажите, о чем вы вообще думали?

Рыдания.

– Вы же не могли вообще не думать. Насколько мне известно, вас наняли для продажи чулок. Неужели вы полагали, что ваша должность предполагает интимные связи с коллегами?

Молчание.

– А последствия? – вдруг вкрадчиво вступает Леман. – Неужели вы не подумали о последствиях?! Вам ведь всего семнадцать, фройляйн Фишер!

Тишина. Пиннеберг делает шаг к двери. Земмлер бросает на него взгляд – желтый, злобный, торжествующий.

– Закройте дверь, – шипит сквозь зубы Пиннеберг.

И тут из-за двери раздается сдавленный крик, прорывающийся сквозь рыдания:

– Но я же не так с ним встречаюсь! Мы просто дружим… Я не… – И ее слова тонут в рыданиях.

– Вы лжете, – холодно констатирует Шпаннфус. – Вы лжете, фройляйн. В письме четко сказано, что вас видели выходящей из отеля. Хотите, чтобы мы навели справки в отеле?

– Господин Матцдорф уже во всем признался! – вскрикивает Леман.

– Закройте дверь! – снова шипит Пиннеберг.

– Ну-ну, вы тут не особо-то распоряжайтесь, – злорадно цедит Земмлер.

Девушка кричит:

– Мы никогда не встречались здесь, в магазине!

– Ну-ну, – усмехается Шпаннфус.

– Нет, никогда… никогда! Господин Матцдорф работает на четвертом этаже, а я – на