Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

еще совсем рано, а здесь уже сидят безработные пьяницы. Ягненок всегда принимает это близко к сердцу.

Чемодан в руки – и в путь! Через ворота, мимо толстого консьержа, который механически отвечает на слова «родильный зал»: «Прямо, последний корпус». Несколько такси проезжают мимо, в них сидят мужчины, вероятно, отцы, более обеспеченные, которые могут забрать своих жен на машине.

Родильный дом. Да, здесь останавливаются машины. Может, и ему взять такси? Он стоит с саквояжем, неуверенный – путь недалекий, но, может, так положено, может, сестры сочтут ужасным, что у него нет машины. Пиннеберг наблюдает, как только что подъехавшее такси с трудом разворачивается на маленькой площадке, господин кричит шоферу: «Ну, это займет некоторое время».

«Нет, – говорит себе Пиннеберг, – нет, это невозможно. Но и без машины как-то не по-людски».

Он входит в коридор, ставит саквояж и ждет. Мужчины с машинами уже исчезли – наверное, давно со своими женами. Пиннеберг стоит и ждет. Он обращается к медсестре, она торопливо говорит: «Минутку. Сейчас!» – и убегает.

В Пиннеберге нарастает раздражение – он знает, что сейчас неправ и сестры наверняка не различают, кто приехал на машине, а кто нет. Но действительно ли они не различают? Почему он еще здесь? Он уже должен быть рядом со своей женой Разве он хуже других? Разве его Ягненочек хуже? О боже, черт возьми, он такой идиот, раз думает об этом, – это все ерунда, медсестрам абсолютно наплевать, – но радость его уже угасла. Он стоит и мрачно смотрит перед собой. Так все начинается и так будет продолжаться – напрасно думать, что начинается новая, светлая, солнечная жизнь, – все пойдет по-прежнему. Они с Ягненком уже привыкли, но неужели с Малышом будет то же самое?

– Сестра, пожалуйста!

– Сейчас. Секундочку, мне нужно только…

Ушла. Ну да, пожалуйста, все равно у него выходной, который он хотел бы провести с Ягненочком, – он может спокойно стоять здесь до десяти или одиннадцати – неважно, чего он хочет, это не имеет значения.

– Господин Пиннеберг! Господин Пиннеберг, верно? Пожалуйста, саквояж. Где ключ? Хорошо. Лучше сразу идите в административное здание за документами. А пока ваша жена будет одеваться.

– Хорошо, – говорит Пиннеберг, берет свои бумажки и идет. «Надо же, как они умеют помучить человека», – думает он с досадой. Но он ошибается – все проходит гладко, он быстро получает справки, что-то подписывает, и все готово.

Потом он снова в коридоре. Машины все еще ждут своих пассажирок. И вот он видит своего Ягненочка – еще не полностью одетая, она перебегает от одной двери к другой и радостно машет ему: «Здравствуй, мой мальчик!»

Она исчезает. «Здравствуй, мой мальчик» – ну, Ягненок всегда остается собой, какой бы дерьмовой ни была жизнь, она сияет, машет рукой: «Здравствуй, мой мальчик». А ведь ей наверняка не очень хорошо – еще два дня назад она падала в обморок, когда вставала.

Ну вот, он стоит, ждет. Теперь здесь уже больше мужчин, они тоже ждут, и, конечно, все в полном порядке – его не обделили, а они дураки, раз держат свои машины так долго, – ему было бы жаль тратить деньги попусту. Отцы разговаривают:

– Да, сейчас хорошо, что моя теща живет с нами. Она делает всю работу за мою жену, – говорит один из мужчин.

– А у нас есть служанка. Жена ведь не может все делать с таким маленьким ребенком, да еще после родов.

– Позвольте, – оживленно говорит толстый господин в очках, – роды для здоровой женщины – пустяк, они ей только на пользу. Я сказал жене: конечно, я мог бы взять тебе помощницу, но это только расслабит. Чем больше у тебя дел, тем быстрее ты поправишься.

– Ну, не знаю… – сомневается другой.

– Да бросьте, бросьте, – настаивает очкарик. – Я слышал, в деревне женщины рожают и на следующее утро уже идут на покос. Все остальное – изнеживание. Я категорически против этих больниц. Моя жена пробыла здесь девять дней, а врач все не хотел ее выписывать. «Пожалуйста, господин доктор, – сказал я, – это моя жена, и я решаю. Так же мои предки-немцы поступали со своими женами!» Ну, доктор тогда сильно покраснел – его предки, я думаю, точно не были немцами.

– Роды у вашей жены были тяжелыми?

– Тяжелые? Дорогой мой, врачи провели с моей женой пять часов, в два ночи даже профессора вызывали!

– Моя жена такая… знаете, узкая. Семнадцать швов!

– У моей жены тоже довольно узкий таз. Это уже третьи роды, но она все такая же узкая. Ну да, в этом есть свои преимущества. Но врачи сказали: в этот раз, сударыня, все получилось, но в следующий…

– Кстати, вам тоже присылали столько листовок по поводу родов? – спрашивает еще один.

– Да, ужасно, одно беспокойство. Брошюры с колясками, детская мука, солодовое пиво.

– Да, я тоже получил талон на три бутылки солодового пива.

– Говорят, это хорошо для кормящей матери, увеличивает количество молока.

– А я бы не стал давать своей жене солодовое пиво, это ведь алкоголь…

– Какой алкоголь? Солодовое пиво – не алкоголь!

– Конечно, алкоголь.

– Позвольте, вы читали в брошюре медицинские заключения? Врачи это рекомендуют!

– Ах, заключения, кто сейчас им верит? Моя жена не получит солодового пива.

– Я заберу свои три бутылки, и если жена не захочет, выпью сам. Сэкономит на кружке пива.

Выходят женщины. Вот открывается дверь, и еще одна – они выходят, с продолговатыми белыми свертками в руках, три женщины, пять, семь – все с одинаковыми свертками и с одинаковыми мягкими, сияющими улыбками на бледных лицах.

Все мужчины замолкают. Они смотрят на своих жен. Их еще недавно такие самоуверенные лица становятся неуверенными, они делают шажок и снова останавливаются. Теперь они уже совсем позабыли друг про друга. Они смотрят только на своих жен, на продолговатый сверток у них в руках. Они все очень смущены. И вдруг становятся очень шумными, хлопочут вокруг жен.

– Ну, добрый день. Нет, не трогай меня. Ты выглядишь великолепно! Прямо отдохнувшей! Ты не думаешь, что я мог бы его понести? Ну, хорошо. Как скажешь. Давай хотя бы чемодан. Где же чемодан? Почему он такой легкий? Ах да, конечно, ты же все надела. А как с ходьбой? Немного шатает, да? У меня снаружи машина. Мы справимся. Он удивится, маленький, когда поедет на машине, он же такого еще никогда не видел. Он еще ничего не понимает? Не говори так. Сейчас столько говорят о подавленных детских воспоминаниях самого раннего возраста, может, ему все-таки понравится…

А между тем Пиннеберг стоит