Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

только некоторые не были такими грубыми! Знаете, – осторожно продолжает она, – я еврейка, вы заметили?

– Нет… не очень, – говорит Пиннеберг смущенно.

– Вот видите, но это заметно. Я всегда говорю Максу: это видно. И мне кажется, антисемиты должны вешать на двери таблички, чтобы их не беспокоили. А то все выходит неожиданно. Вчера один сказал мне: «Проваливай со своим похабным товаром, старая еврейская свинья!»

– Какая скотина, – говорит Пиннеберг сердито.

– Я иногда думала выйти из еврейской общины, понимаете, я не очень религиозна, ем свинину и все такое. Но разве можно сейчас, когда все нападают на евреев?

– Вы правы, – говорит Пиннеберг с радостью. – Лучше вам этого не делать.

– Да, и вот Макс сказал, что мне стоит вступить сюда – здесь я смогу хорошо продавать. И он прав, видите ли, большинству женщин… о молодых девушках я не говорю… им нужны корсеты или что-то для груди. Я теперь знаю, что кому нужно, я уже третий вечер здесь. Макс говорит: решайся, Эльза, это готовый бизнес. Но я не могу. Вы понимаете меня, господин?

– О да, я это понимаю. Я тоже никак не решусь.

– Значит, вы думаете, мне лучше не вступать, несмотря на бизнес?

– Трудно советовать, – задумчиво говорит Пиннеберг. – Вы сами должны решить, так ли вам это нужно и стоит ли игра свеч.

– Макс будет очень сердиться, если я откажусь. Он вообще стал таким нетерпеливым… я боюсь…

Но Пиннебергу вдруг становится страшно, что она начнет рассказывать еще одну главу своей жизни. Она бедное, серое создание, конечно, и странно – слушая ее, он думал: «Только бы я не умер, чтобы Ягненку не пришлось так мучиться». И он не может представить, как вообще должна продолжаться жизнь фрау Нотнагель. Но ему и так достаточно грустно сегодня вечером, и он вдруг резко, почти грубо перебивает ее:

– Мне нужно позвонить. Извините!

И она очень вежливо отвечает:

– Пожалуйста, я не хочу вас задерживать.

И Пиннеберг уходит.

Пиннеберг получает пиво в подарок, ворует цветы и в конце концов обманывает своего Ягненка

Пиннеберг не попрощался с Хейльбуттом – пусть тот обижается, ему все равно. Он просто не мог больше слушать это унылое, тоскливое бормотание и сбежал.

И вот он шагает по длинной дороге из самого восточного района в Альт-Моабит, на северо-запад Берлина. Он идет быстро, у него есть время до двенадцати, и можно сэкономить на проезде. Иногда он мельком думает о Ягненке, о фрау Нотнагель и о Янеке, который, видимо, скоро станет заведующим отделом, потому что господин Крёпелин, кажется, не в фаворе у господина Шпаннфуса… Но на самом деле, в сущности, он ни о чем не думает. Можно просто идти, заглядывать в витрины, мимо проезжают автобусы, световая реклама очень красивая, и среди всего этого вдруг всплывает:

«Как там говорил Бергман? Она всего лишь женщина. У нее не такой ум. Вот бы Бергману познакомиться с Ягненочком!»

Так он идет, и когда оказывается в Альт-Моабите, часы показывают половину двенадцатого. Он оглядывается, где бы подешевле позвонить, но в итоге заходит в ближайший бар и заказывает кружку пива. Решает пить ее медленно, выкурит две сигареты, а потом позвонит. Тогда как раз пройдет полчаса до полуночи.

Но еще до того, как пиво оказывается на столе, он вскакивает и бежит к телефону. Уже держит в руке монету – вот она, уже зажата в пальцах – и набирает Моабит 8650.

Сначала отвечает мужской голос, и Пиннеберг просит соединить с родильным отделением. После долгой паузы женский голос спрашивает:

– Да? Это господин Пиннеберг?

– Да. Сестра, скажите…

– Двадцать минут назад. Все прошло гладко. Ребенок здоров, мать здорова. Поздравляю.

– О, это замечательно, сестра, большое спасибо, сестра, большое спасибо.

Вдруг Пиннебергу становится весело, как будто с него свалился тяжелый груз, он так рад.

– А теперь скажите мне, сестра, кто это? Мальчик или девочка?

– Извините, – говорит сестра на другом конце провода. – Извините, господин Пиннеберг, я не могу вам этого сказать, это запрещено.

Пиннеберг был в полном недоумении:

– Но почему, сестра? Я же отец, мне-то уж можно сказать!

– Я не могу, господин Пиннеберг. Мать должна сама сообщить отцу.

– А, понятно, – говорит Пиннеберг, сникая от такой заботы. – Я могу сейчас прийти?

– Да вы что! Сейчас врач с вашей женой. Приходите завтра утром в восемь. Спокойной ночи, господин Пиннеберг. – И отключается.

А Иоганнес Пиннеберг выходит из телефонной будки, будто во сне, не соображая, где находится, и направляется прямиком через зал к выходу, и уже был бы на улице, если бы кельнер не схватил его за руку:

– Молодой человек! За пиво-то вы не заплатили!

Тут Пиннеберг приходит в себя и очень вежливо говорит:

– О, прошу прощения. – Садится за столик, отхлебывает из кружки и, видя, что кельнер все еще сердито на него смотрит, добавляет: – Извините. Я только что по телефону узнал, что стал отцом.

– Ну и ну! – говорит кельнер. – От такого и впрямь можно онеметь. Мальчик или девочка?

– Мальчик, – смело заявляет Пиннеберг, ведь признаться в своем неведении он никак не может.

– Ну да, – говорит кельнер. – Иначе и быть не могло.

Затем он еще раз окидывает взглядом совершенно потерянного Пиннеберга, все еще не понимая ситуации, и говорит:

– Ну, чтобы уж совсем не обидно было, я вам это пиво дарю.

Тут Пиннеберг оживает:

– Напротив! Не нужно! – Он кладет одну марку на стол и говорит: – Так будет лучше! – И выбегает.

Кельнер же провожает его взглядом и наконец соображает:

– Вот болван. И ведь правда обрадовался! Ничего, нагруститься еще успеет!

До его квартиры не больше трех минут ходьбы. Но Пиннеберг идет дальше, мимо кинотеатра, мимо своего дома, погруженный в раздумья.

А размышляет он о том, где достать цветы к восьми утра. Но что делать, если цветов не купить, а своего сада, чтобы нарвать, нет?

Красть цветы!

И где же их красть, как не в скверах Берлина, гражданином которого он является и в которых, стало быть, имеет некоторую долю?

Так начинается бесконечная ночная прогулка Пиннеберга. Он шатается у Большой Звезды, на Люццовплац, на Ноллендорфплац, на площади Виктории-Луизы, у Пражской площади. Всюду останавливается и задумчиво разглядывает клумбы.

Сейчас середина марта, и почти ни одна не засажена – просто скандал! А если и засажена, то что там? Крокусы или подснежники в траве. Разве это подарок для Ягненочка? Пиннеберг очень недоволен Берлином.

Он продолжает свой путь, возникает на Никольсбургерплац, идет дальше в парк Гинденбурга. Затем снова оказывается на Фербеллинерплац, на Оливаерплац и