Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

любит свою мать, что она никогда не заботилась о нем и он всегда мешал ей быть с ее любовниками. А у нее была ужасная профессия, она была… Ну, прошло довольно много времени, прежде чем он признался, что она барменша.

После этого Ягненок снова задумалась и почти пожалела о своем письме, потому что барменша – это все же совсем другое, хотя Ягненок и не очень понимала, чем занимаются эти дамы, так как никогда не была в баре, а то, что она слышала о таких женщинах, казалось не соответствующим возрасту матери ее молодого человека. В общем, обращение «уважаемая госпожа» наверняка было бы лучше. Но говорить об этом с Пиннебергом сейчас ей, конечно, не хотелось.

Так они шли довольно долго молча, держась за руки. Но как только это молчание стало тревожным и они начали отдаляться друг от друга, Ягненок сказала:

– Мой мальчик, как мы счастливы! – И подставила ему губы.

Вдруг лес перед ними стал совсем светлым, и когда они вышли на яркое солнце, то оказались на огромной вырубке. Прямо напротив находился высокий песчаный холм. На его вершине группа людей возилась с каким-то странным устройством. Вдруг устройство поднялось и полетело в воздух.

– Параплан! – закричал Пиннеберг. – Ягненок, это параплан!

Он был сильно взволнован и пытался объяснить ей, почему это устройство без мотора поднимается все выше и выше. Но поскольку ему это тоже не было совсем ясно, Ягненок тем более не поняла, но послушно сказала:

– Ага.

И:

– Конечно.

Затем они уселись на лесной опушке и основательно позавтракали из своих пакетов, опустошив термос с кофе. Большая белая птица кружила над ними, поднималась и опускалась, а затем, наконец, приземлилась очень-очень далеко. Люди с вершины холма устремились к ней, путь был довольно долгим, и, когда оба закончили свой завтрак, а Пиннеберг закурил сигарету, они начали возвращать устройство обратно.

– Теперь они снова поднимают его на гору, – объяснил Пиннеберг.

– Но это же ужасно неудобно! Почему он не летит сам?

– Потому что у него нет мотора, Ягненок, это же планер!

– У них нет денег, чтобы купить мотор? Разве мотор такой дорогой? Мне кажется это ужасно неудобным.

– Но, Ягненок… – И он снова хотел объяснить.

Но Ягненок вдруг крепко прижалась к его руке и сказала:

– Ах, как хорошо, что мы друг у друга есть, правда, мальчик мой?

В этот момент произошло следующее:

По песчаной дороге, которая проходила вдоль края леса, тихо и осторожно, словно в войлочных тапочках, подкрадывался автомобиль, и когда они это заметили и смущенно отстранились друг от друга, машина почти поравнялась с ними. Несмотря на то что они теперь должны были видеть лица пассажиров автомобиля в профиль, эти лица были обращены на них. И это были удивленные лица, строгие и возмущенные лица.

Ягненок ничего не поняла, ей показалось, что эти люди выглядят слишком глупо, как будто никогда не видели целующуюся пару, и она не понимала своего мужа, который, бормоча что-то непонятное, вскочил и глубоко поклонился автомобилю.

Но в этот момент, словно по тайному приказу, все лица вдруг повернулись в профиль; никто не обратил внимания на великолепный поклон Пиннеберга, только машина громко загудела, поехала быстрее и исчезла между деревьев и кустов. Они еще раз увидели, как блеснул красный кузовной лак, и все. Она исчезла.

А молодой человек стоял там, мертвенно-бледный, с руками в карманах, и бормотал:

– Мы пропали, Ягненок. Завтра он меня выгонит.

– Кто? Кто?

– Ну, Кляйнхольц же! Ох, боже, ты ведь еще не знаешь. Это были Кляйнхольцы!

– Ох, боже! – Ягненок вздыхает.

– Вот уж не повезло так не повезло.

И затем она обняла своего бедного мальчика и постаралась утешить его так хорошо, как могла.

Как Пиннеберг борется со своим ангелом-хранителем и Марией Кляйнхольц, но уже слишком поздно.

За каждым воскресеньем по пятам следует понедельник, как бы в одиннадцать утра воскресенья тебе ни верилось, что до него еще целая вечность.

Но он приходит, он приходит всегда, все идет своим чередом, и на углу рыночной площади, где Пиннеберг всегда встречает городского секретаря Кранца, он оглядывается. Вот и Кранц подходит. Когда мужчины сближаются, они снимают шляпы, приветствуют друг друга и расходятся.

Пиннеберг смотрит на свою правую руку: золотое кольцо ослепительно сверкает на солнце. Пиннеберг медленно снимает кольцо с пальца, медленно тянется к своему бумажнику, а затем резко передумывает – он захлопывает бумажник и надевает кольцо обратно. С высоко поднятой головой, с обручальным кольцом на безымянном пальце, он шагает навстречу своей судьбе.

Впрочем, судьба заставляет себя ждать. Даже пунктуальный Лаутербах не появился в этот понедельник, и о Кляйнхольцах тоже ничего не слышно.

«Наверное, в конюшне», – думает Пиннеберг и отправляется во двор.

Там стоит красный автомобиль в мыльной пене. «Если бы ты вчера в десять сломался!» – думает Пиннеберг.

И говорит вслух:

– Шеф еще не встал?

– Еще спит, господин Пиннеберг.

– А кто вчера кормил животных?

– Старый Кубе, господин Пиннеберг, Кубе.

– Ну вот, – говорит Пиннеберг и снова идет в контору.

Уже пришел Шульц, уже восемь часов пятнадцать минут – Шульц зеленовато-желтый, очень недовольный.

– Где Лаутербах? – спрашивает он сердито. – Что, неужели эта свинья прикинулась больной сегодня, когда у нас так много работы?

– Похоже на то, – говорит Пиннеберг. – Лаутербах никогда не опаздывает. Как прошла суббота, Шульц?

– О черт! – вырывается у Шульца. – Черт! Черт! – Он погружается в раздумья. Затем дико: – Знаешь, Пиннеберг, я тебе рассказывал, ты уже не помнишь, восемь или девять месяцев назад я был на танцах в Хельдорфе, на настоящих крестьянских танцах с деревенскими девушками. И теперь одна утверждает, что я отец ребенка и должен платить ей алименты. Я даже не думаю об этом! Я скажу, что она лжесвидетельствует!

– Как ты докажешь? – спрашивает Пиннеберг и думает, что у Шульца тоже неприятности.

– Вчера я целый день был в Хельдорфе и расспрашивал, с кем она еще путалась… Эти деревенские дураки все заодно. Пусть только поклянется, что не лжесвидетельствует, если у нее хватит смелости!

– А если у нее хватит смелости?

– Я предупрежу судью! Ты ведь сам это понимаешь, Пиннеберг, скажу честно, я танцевал с ней всего два раза, а потом сказал: «Милая барышня, здесь так накурено, может, освежимся?» Так вот, мы пропустили только один танец, понимаешь? А теперь получается, что я должен быть отцом? Это глупо!

– Если ты ничего не сможешь доказать…

– Я сделаю ее лжесвидетельницей! Судья это поймет. Как мне быть, Пиннеберг? Ты ведь сам знаешь, при нашей зарплате!

– Сегодня первое