Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

class="p1">Они вдвоем уходят в соседнюю комнату. Пиннеберг смотрит им вслед. Доктор Сезам едва достает «юной леди» до плеча.

Иоганнес вновь думает, что она выглядит восхитительно – Ягненок лучшая женщина в мире, единственная для него на всем белом свете. Он работает в Духерове, а она здесь, в Плаце, и они видятся только два раза в месяц, поэтому его восторг не утихает, а аппетит разгорается с каждым разом все сильнее и сильнее…

Из-за двери он слышит вопросы доктора, заданные вполголоса, и дребезжание инструментов – звуки такие же, как и у стоматологического оборудования, отчего Пиннебергу становится не по себе.

Звуки становятся громче, а затем добавились и крики. Такого голоса Ягненка он еще не слышал. Она кричит очень надрывно.

– Нет, нет, нет! – И еще раз: – Нет! – А потом очень тихо еле слышное: – О боже!

Пиннеберг делает три шага к двери.

Что там может быть? Люди часто говорят, что такие врачи – ужасные распутники… Однако вновь слышен голос доктора и снова гремят инструменты.

А потом все утихло.

Сейчас самая середина лета, примерно середина июля, ярко светит солнце. Небо темно-синее, в окно стучат ветки, их колышет морской ветер. Пиннебергу вдруг вспомнилась старая песенка из его детства:

Дует, дует ветер,

Не сноси ты шляпки детям,

Дует, дует ветер,

Будь же ласков к моим детям.

В зале ожидания кто-то перешептывается. Бесплатные пациенты, их время тянется… Мне бы ваши заботы, думает Пиннеберг. Мне бы ваши заботы…

Наконец доктор с Ягненком возвращаются. Глаза у нее большие и испуганные, она очень бледная, но все же находит в себе силы робко улыбнуться ему, и кривая улыбка расползается по ее лицу – Пиннеберг смотрит на нее с тревогой. Доктор стоит в углу, моет руки и косо посматривает на молодых людей. Затем поспешно говорит:

– Немного поздно, господин Пиннеберг. Слишком поздно. Я думаю, уже начало второго месяца…

Пиннеберг замирает – слова доктора были похожи на пощечину. Он торопливо выговаривает:

– Доктор, это же невозможно! Мы же заботились об этом! Это совершенно невозможно! Скажи ему, Ягненочек…

– Мальчик мой! – вскрикивает она. – Мальчик…

– Это так, – отвечает врач. – Ошибки быть не может. И поверьте мне, господин Пиннеберг, ребенок хорош для любого брака.

– Доктор. – Голос Иоганнеса дрожит. – Доктор, я зарабатываю сто восемьдесят марок в месяц! Я прошу вас, господин доктор!

Сезам устало вздохнул. То, что он сейчас слышал, было не в новинку, подобные речи произносились в этом кабинете по тридцать раз на дню.

– Нет, – обрубает он. – Нет. Во-первых, даже не просите меня об этом. Ошибка исключена. Они оба здоровы. И ваш заработок совсем не плох. Совсем не плох.

Лихорадочный вскрик Пиннеберга разносится по кабинету.

– Господин доктор!

Ягненок начинает гладить его по волосам, чтобы немного привести в чувство.

– Перестань, мальчик мой. Все будет хорошо…

– Но это совершенно невозможно… – Последние слова вырываются у него из груди, и он замолкает.

Входит сестра.

– Доктор, вас к телефону.

– Прошу вас, – говорит доктор, – успокойтесь, вы все еще взволнованы. Как только ребенок появится на свет, приходите снова ко мне. Тогда мы сможем поговорить о мерах предохранения. Только не слишком-то полагайтесь на период кормления. Так что… мужайтесь, юная леди.

Сезам жмет руку Ягненку и пытается поспешно удалиться.

– Я… Я бы хотел… – Голос Пиннеберга дрожит, он хватается за свой бумажник.

– Ах да… – Сезам разворачивается в дверях и оценивающе смотрит на них обоих. – За прием пятнадцать марок.

– Пятнадцать… – тихо повторяет Иоганнес и тянется к бумажнику, но доктор уже ушел. Он неловко достает купюру в двадцать марок, смотрит, как сестра выписывает квитанцию и берет ее.

Он напряженно хмурится:

– А мне удастся возместить эти пятнадцать марок в больничной кассе? Да ведь?

Сестра озадаченно смотрит на него, затем на Ягненка.

– Беременность, да? – И дальше, не дожидаясь ответа: – Нет. Это не тот диагноз, за который можно взыскать плату из больничной кассы.

– Пойдем, Ягненок – говорит он.

Они медленно спускаются по лестнице. Уже у двери Ягненок останавливается и сжимает его ладонь.

– Не грусти так… Пожалуйста, не нужно. Все будет хорошо.

– Да, да, – бормочет он, глубоко о чем-то задумавшись.

Они шли вдоль по улице Ротенбаум, затем повернули на Майнц. Здесь высокие дома, много людей, машины сбиваются в пробки. Уже продаются вечерние газеты, но никто не обращает на них внимания.

– Он сказал, что я неплохо зарабатываю, – Пиннеберг первый прервал молчание, – и берет с меня пятнадцать марок. Из ста восьмидесяти. Разбойник!

– Я справлюсь, вот увидишь, – пожимает плечами Ягненок.

– Ох, милая моя, – воскликает он.

С Майнц они вышли на Крюмпервег, и вокруг стало очень тихо.

– Теперь многое стало понятно, – говорит Ягненок.

– Что тебе понятно? – спросил Пиннеберг.

– Ну, меня иногда подташнивало по утрам… и вообще мне было не очень хорошо в последнее время…

– И ты не обратила внимания?

– Я думала, что вот-вот начнутся… Не сразу подумала, что именно в этом может быть дело.

– Может быть, он ошибся?

– Нет. Я так не думаю. Это правда.

– Ну, может быть, он все-таки окажется неправ…

– Нет, я в это не верю…

– Пожалуйста, Ягненок, послушай же хоть раз, что я говорю! Как это вообще возможно?!

– А почему ты думаешь, что это невозможно?

– Может быть, завтра все-таки начнутся? Тогда я напишу на него такую жалобу…

Погруженный в свои мысли, он замолкает, уже подумывая, что именно напишет в жалобе. За Крюмпервегом следует улица Хеббель, они идут этим прекрасным летним днем вдоль красивых аллей, где повсюду стоят высокие вязы.

– А еще я потребую вернуть свои пятнадцать марок, – говорит он внезапно.

Ягненок не отвечает. Она идет осторожно, наступая на всю подошву ботинка, внимательно смотрит, куда наступает, – все теперь по-другому.

– А куда мы вообще идем? – внезапно спрашивает он.

– Я должна вернуться домой, – отвечает Ягненок. – Я ничего не говорила маме, чтобы не беспокоить ее.

– Ох, еще и это…

– Не ругайся, мальчик мой, – просит она. – Я постараюсь еще раз выйти в половине девятого. На каком поезде ты хочешь поехать?

– На десятичасовом.

– Тогда я провожу тебя на поезд.

– И ничего больше, – выдыхает он. – На этот раз ничего. Такова жизнь.

Дальше Лютьен – настоящая рабочая улица, тут всегда полно детей, и здесь они не смогут как следует попрощаться.

– Не принимай это так близко к сердцу, мальчик мой, – говорит она, сжимая его руку сильнее. – Я справлюсь.

– Да, да, – пытается он выдавить из себя улыбку. – Ты – козырной туз, Ягненочек, любую карту покроешь.

– В половине