Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

взрослым – то, что раньше имело значение, теперь уже совсем неважно. Он может быть честным:

– У меня нет особых талантов, Ягненок, – говорит он. – Думаю, я не смогу добиться успеха. Нам всегда придется бороться за деньги.

– Ох, милый… – говорит она нараспев. – Милый ты мой мальчик…

Ветер колышет белые занавески на окнах. Комната залита мягким светом. Словно притянутые волшебством, они идут рука об руку к открытому окну и выглядывают наружу.

Луга лежат перед ними в лунном свете. Справа мерцает дрожащая точка: последний газовый фонарь на Фельдштрассе. Перед ними раскинулось поле, красиво разделенное на дружелюбное светлое пространство и мягкую глубокую тень, где стоят деревья. Так тихо, что они слышат, как Штрела струится по камням. А ночной ветер нежно касается их волос.

– Как здесь красиво, – говорит она. – Как спокойно!

– Да, – отвечает он. – Это действительно приятно. Дыши глубже, воздух здесь совсем не тот, что у вас в Плаце.

– У нас… Я больше не в Плаце, я больше ему не принадлежу, я в Зеленом конце у вдовы Шарренхёфер…

– Только у нее?

– Только у нее.

– Спустимся вниз?

– Погоди, мальчик мой, давай отдохнем здесь еще немного. Я должна тебя кое о чем спросить.

«Вот оно что», – думает он.

Но она не спрашивает. Она прислонилась к окну, ветер колышет ее светлые волосы на лбу, укладывая их то так, то эдак. Он наблюдает за этим.

– Так спокойно… – говорит Ягненок.

– Да, – отвечает он. – А лучше иди в постель, Ягненок.

– Разве мы не можем немного посидеть? Завтра можно спать долго, ведь будет воскресенье. И потом я хочу тебя кое о чем спросить.

– Так спрашивай уже!

Его голос звучит немного раздраженно. Пиннеберг достает сигарету, осторожно зажигает ее, делает глубокую затяжку и снова говорит, но заметно мягче:

– Спрашивай уже, Ягненок.

– Ты разве сам не знаешь?

– Откуда мне знать, о чем ты хочешь спросить!

– Ты знаешь! – упрямится она.

– Нет, точно не знаю, Ягненок…

– Знаешь-знаешь…

– Ягненок, пожалуйста, будь разумной. Спрашивай уже!

– Сам не догадаешься?

– Ну тогда не спрашивай! – обиженно фыркает он.

– Мальчик мой, – говорит она. – Ты помнишь, как мы сидели на кухне? В день нашей помолвки? Было совсем темно, и так много звезд, и иногда мы выходили на кухонный балкон.

– Да, – отвечает он угрюмо. – Я все помню. И что?

– Ты не помнишь, о чем мы там говорили?

– Слушай, мы тогда много болтали. Разве я могу обо всем помнить!

– Но мы обсуждали кое-что очень конкретное. Мы даже пообещали друг другу.

– Не знаю, – коротко отвечает он.

И вот перед Эммой Пиннеберг, урожденной Мюршель, раскинулось это лунное поле. Маленькая газовая лампа справа подмигивает. А прямо напротив, на этом берегу Штрелы, стоят пять или шесть деревьев. Штрела журчит, а ночной ветер очень ласков. Все это действительно очень приятно, и можно было бы оставить этот вечер таким, какой он есть: приятным. Но в Ягненке есть что-то, что беспокоит и не дает покоя, что-то вроде голоса: это же лживое приятное состояние, это же самообман. Можно оставить все как есть, и тогда вдруг окажешься по уши в грязи.

Ягненок резко поворачивается к пейзажу спиной и говорит:

– Нет, мы кое-что пообещали. Мы пообещали друг другу быть всегда честными и не иметь секретов друг от друга.

– Позволь напомнить, это было иначе. Это ты мне пообещала.

– А ты разве не хочешь быть честным со мной?

– Хочу, конечно. Но есть вещи, которые женщинам знать не нужно.

– Вот как! – Ягненок выглядит совершенно пораженной. Но она быстро приходит в себя и торопливо добавляет: – А то, что ты дал водителю пять марок, когда такси стоило всего две марки сорок, – это такая вещь, которую мы, женщины, не должны знать?

– Он же поднял чемодан и мешок с постельным бельем!

– За две марки шестьдесят? А почему ты держал правую руку в кармане, чтобы не видно было кольца? А почему крыша машины должна была быть закрыта? А почему ты раньше не пошел вниз за покупками, пока там кто-то был? А почему люди могут обидеться на то, что мы поженились? А почему?..

– Ягненок, – говорит он, – Ягненок, я действительно не хочу…

– Это все ерунда, мальчик мой, – отвечает она, – ты просто не должен иметь секретов от меня. Если у нас появятся секреты, мы начнем врать друг другу, и тогда у нас будет как у всех остальных.

– Да, да, Ягненочек, но…

– Ты можешь сказать мне все, мальчик, абсолютно все! Даже если ты называешь меня Ягненком, я не такая наивная. Я ведь ни в чем тебя не упрекну!

– Да, да, Ягненочек, знаешь… На самом деле, все не так просто. Я бы хотел, но… это выглядит так глупо, это звучит так…

– Дело в другой девушке? – спрашивает она решительно.

– Нет. Нет. Или да, но все не так, как ты думаешь.

– Как же? Расскажи мне, мальчик мой. Ах, мне ужасно интересно.

– Ну, Ягненок, если ты настаиваешь… – Но он снова колеблется. – Может, я могу рассказать тебе об этом завтра?

– Нет, расскажи сейчас! Прямо сейчас! Ты думаешь, я смогу уснуть, если буду ломать себе голову над этим? Это связано с девушкой, но не совсем с девушкой… Это звучит так загадочно.

– Ну, тогда слушай. Начну с Бергмана… ты ведь знаешь, что вначале я работал у Бергмана?

– В магазине одежды, да. И я тоже считаю магазин одежды намного привлекательнее, чем картошка и удобрения. Удобрения… Вы даже продаете настоящий навоз?

– Если ты сейчас будешь надо мной смеяться, Ягненок!..

– Я слушаю.

Она села на подоконник и поочередно смотрит на своего мужа и на лунное поле. Она может снова на него смотреть. Ведь все это так прекрасно.

– Так вот, у Бергмана я был первым продавцом с зарплатой в сто семьдесят марок…

– Первый продавец и сто семьдесят марок?!

– Тише! Мне всегда приходилось обслуживать господина Эмиля Кляйнхольца. Ему нужно было много костюмов. Знаешь, он пьет. Ему приходится это делать по работе с фермерами и помещиками. Но сам он не переносит алкоголь. И поэтому он частенько валяется на улице и пачкает свои костюмы.

– Ужас! Как же он выглядит?

– Слушай дальше. Так вот, мне всегда приходилось его обслуживать – так как ни начальнику, ни начальнице не удавалось ему угодить. Если меня не было, они терпели убытки, а я всегда находил к нему подход. И при этом он говорил мне, что если я хочу измениться, что если мне надоела еврейская экономика, у него чисто арийское предприятие и хорошая должность бухгалтера, и у него