Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

глазами, с тонкими, белесо-серыми волосами, в сером платье из шерсти альпаки.

– Молодые люди, – говорит она и протягивает Ягненку влажную костлявую руку. – У меня гости! Молодые люди!

Ягненок крепко прижимает к себе сверток с одеялом. Лишь бы старуха не увидела его своими мутными заплаканными глазами! Хорошо, что Ганнес избавился от своих часов, может быть, их можно будет забрать позже, незаметно. Все мужество вмиг покинуло Ягненка.

– Но мы действительно не хотели вам мешать, – говорит Ягненок.

– Как вы можете мешать? Ко мне никто больше не приходит. Да, конечно, пока мой чудесный муж был еще жив… Но его, к сожалению, больше с нами нет.

– Он был сильно болен? – спрашивает Ягненок и пугается своего глупого вопроса.

Но старуха этого даже не слышит.

– Смотрите! – говорит она. – Молодые люди, у нас перед войной было хорошо даже с нашими пятьюдесятью тысячами марок. А теперь все деньги кончились. Как же могут закончиться деньги? – спрашивает она с тревогой.

– Разве старуха может столько потратить? – изумленно шепчет Ягненок.

– Инфляция, – так же шепотом отзывается Пиннеберг.

– Не может быть, чтобы все кончилось, – говорит вдова, будто ничего не слыша. – Я всегда все записывала, а теперь вот сижу, считаю. Вот: один фунт масла – три тысячи марок… Может ли фунт масла стоить три тысячи марок?

– При инфляции… – начинает также Ягненок.

– Я скажу вам. Я теперь знаю, что мои деньги украли. Кто-то, кто жил здесь на квартире, украл их у меня. Я сижу и думаю: кто это был? Но я не могу запомнить имена, и столько людей здесь жило с тех пор, как началась война. Я сижу, размышляю. Он мне еще вспомнится, он был очень умный, и я не заметила, что он подделал мою бухгалтерскую книгу. Из трех сделал три тысячи, я этого не заметила.

Ягненок в отчаянии смотрит на Пиннеберга. Пиннеберг не поднимает головы.

– Пятьдесят тысяч… как можно потратить все пятьдесят тысяч? Я сидела здесь, считала, что я купила за эти годы, с тех пор как моего мужа нет, чулки и несколько рубашек – у меня было хорошее приданое, мне не нужно много, все записано. Никаких пятидесяти тысяч, говорю вам…

– Но ведь была же девальвация, – делает новую попытку Ягненок.

– У меня их украли, – говорит старая женщина жалобно, и светлые слезы легко текут из ее глаз. – Я хочу показать вам книги… я сейчас это заметила, цифры стали совсем другие, очень много нулей.

Она встает и идет к столу, где лежат бухгалтерские книги.

– В этом и правда нет необходимости, – говорят Пиннеберг и Ягненок.

В этот момент случается вот что: часы, которые Пиннеберг оставил у двери в старухину спальню, начинают звонко бить девять часов.

Старуха застывает на полпути. Подняв голову, она вглядывается в темноту, прислушивается с полуоткрытым ртом и дрожащей губой.

– Что это? – встревоженно спрашивает она.

Ягненок хватает Пиннеберга за руку.

– Это часы, подаренные мне мужем в честь помолвки. Они же стояли в другой комнате?

Часы перестают бить.

– Мы хотели вас попросить, фрау Шарренхёфер… – начинает Ягненок.

Но старуха уже не слышит – возможно, она вообще никогда не обращает внимания на то, что говорят другие. Она открывает дверь: там стоят часы, их видно даже при таком тусклом свете.

– Молодые люди вернули мне мои часы, – шепчет она. – Помолвочные часы моего мужа. Молодым людям у меня не нравится. Они тоже не останутся со мной. Никто не остается…

И как только она это сказала, часы снова начали бить, еще быстрее, еще звонче, почти как стекло, удар за ударом, десять раз, пятнадцать раз, двадцать раз, тридцать раз…

– Это от переноски. Их нельзя двигать, – шепчет Пиннеберг.

– О боже, пойдем скорее! – умоляет Ягненок.

Они встают. Но в дверях стоит старуха, не давая пройти, смотрит на часы.

– Они бьют, – шепчет она. – Бьют без остановки. А потом они больше не будут бить никогда. Я слышу их в последний раз. Все уходит от меня. Деньги тоже пропали. Когда часы били, я всегда думала: еще мой муж слышал их…

Часы наконец умолкли.

– Простите, фрау Шарренхёфер, мне очень жаль, что я тронула ваши часы. Я виновата, – всхлипывает Ягненок. – Только я…

– Идите, молодые люди, идите. Так и должно быть. Спокойной ночи, молодые люди.

Оба проходят мимо, испуганно, робко, как дети.

Вдруг старуха четко и громко кричит:

– Не забудьте в понедельник зарегистрироваться в полиции! Иначе у меня будут неприятности.

Завеса тайны приподнимается. Бергман и Кляйнхольц. Почему Пиннеберг не может быть женат.

Они не совсем поняли, как попали в свою комнату через все эти темные переполненные вещами помещения, держась за руки, как испуганные дети. Теперь они стоят в своей комнатушке, такой жуткой, рядом друг с другом, в темноте. Кажется, что свет противится им, как будто он может стать таким же мрачным, как тусклый свет у старой женщины по соседству.

– Это было ужасно, – говорит Ягненок, глубоко вздыхая.

– Да, – отвечает он. И через некоторое время снова продолжает: – Да. Она сошла с ума, Ягненок, от горя… из-за своих денег.

– Да это так. А я… – оба все еще стоят, держась за руки в темноте… – а я должна целый день быть здесь одна в квартире, и она в любой момент может ко мне зайти. Нет! Нет! Нет!

– Успокойся, Ягненочек. На днях она была совсем другой. Возможно, это было всего лишь один раз.

– Молодые люди… – повторяет Ягненок. – Она говорит так противно, как будто мы чего-то еще не знаем. Мальчик мой, я не хочу стать такой же, как она! Ну, я ведь не стану такой?! Мне страшно.

– Но ты же Ягненок, – говорит он и обнимает ее. Она такая беспомощная, такая маленькая, и она ищет у него защиты. – Ты же Ягненок и останешься Ягненком, как ты можешь стать такой, как старуха Шарренхёфер?

– Правда? И для нашего Малыша тоже нехорошо, если я буду здесь жить. Он не должен пугаться, его мама всегда должна быть веселой, чтобы он тоже был веселым.

– Да, да, – говорит он, поглаживая ее и укачивая. – Все наладится, все устроится.

– Ты всегда так говоришь. Но ты не обещаешь мне, что мы съедем. Пообещай, прошу!

– А разве мы сможем? Разве у нас есть деньги на то, чтобы платить за две квартиры полтора месяца?

– Ах, деньги! – говорит она. – Разве я должна волноваться, разве Малыш должен переживать из-за денег?

– Да, ах, эти деньги, – передразнивает он. – Эти проклятые деньги. Эти милые деньги.

Он баюкает ее в своих руках. Он неожиданно чувствует себя умным и