Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

Несколько человек, перебивая друг друга, загалдели на непонятном языке.

Христов, опустив голову, мучительно искал выхода из создавшегося положения.

— Наверняка он лазутчик, господин поручик. Или, если и пленный, перебирается к красным. Помните, как он назвал нас товарищами, — затараторил часовой.

— Раз назвал товарищами, ясно, кто он. Да и кто, путевый, забредет сюда? К тому же дорога на Кирю проходит в десяти верстах отсюда, — поддержал его другой солдат.

— Подведите пленного поближе к огню и обыщите, — строго приказал поручик и заходил вокруг костра, нервно размахивая нагайкой.

Солдаты заставили Христова разуться и раздеться до нижнего белья, вытащили из кармана потертых, защитного цвета брюк, подаренный Харьяс кисет, стали рыться в документах, держа их над самым пламенем. Пытались прочитать, что в них написано. Поручик, поняв, что это им не под силу, сам подошел к костру, собрал все бумаги и начал их тщательно просматривать. Вот он разгладил, оставленный без внимания солдатами, измятый обрывок желтой оберточной бумаги.

Тодор, до сих пор выглядевший довольно спокойным, сразу встревожился. Он только сейчас вспомнил об этой записке! Теперь-то он несомненно погиб.

— «Христов, бросай батрачить на кровопийцу Чалдуна и перебирайся к нам. Самое подходящее время: Ибреси в наших руках, из Москвы сюда, в помощь нам, идут эшелоны. А то отправляйся в Алатырь — там уже фронт… Переберешься к нам — увидишь своих соотечественников, которые сражаются с нами бок о бок. Ягур Ятманов», — громко, нарочито растягивая и подчеркивая каждое слово, прочитал поручик. Сложив документы и записку обратно в кисет, передал его начальнику караула.

Солдаты плотным кольцом окружили болгарина.

— Сжечь тебя надо на этом костре, стерва большевистская, шпион германский!

— Я сразу догадался, что он хочет перебраться к красным!

— Ну, тише! Что за базар! — прикрикнул поручик. И, подойдя к Христову, положил левую руку на его плечо, притворно дружески и мягко сказал: — Значит, дружище, заскучал в Элькасах… Не завидую я тебе, не завидую. Честное слово, лучше бы тебе продолжать работать у Чалдуна. — И, резко повернувшись, отошел, грозно бросил на ходу: — Взять его под караул и увести вон туда — на черную плешину. Когда будем сниматься с привала, я распоряжусь как с ним поступить.

— Ну, пойдем, служивый! — сказал один из бородатых конвоиров, держа винтовку наперевес. Арестованного повели в том направлении, куда указал поручик.

Под ногами хрустели и трещали прошлогодняя сухая хвоя, колючая осока, ветки и прутья.

Запах старой лесной гари щекотал ноздри. Над головой, в светло-зеленом предрассветном небе гудели гигантские шапки вековых деревьев. Вокруг все было величественно и торжественно, как обычно в природе в преддверии нового дня.

Остановились на опустошенной лесным пожаром полянке. Арестованному приказали сесть на обрубок обгоревшего пня и не двигаться. Конвоиры сели поодаль и, положив винтовки у ног, закурили трубки. Потом о чем-то зашептались, оживленно и озабоченно.

Христов хотел было заговорить с конвоирами, но сдержался. Лучше уж помолчать и обдумать создавшееся положение…

А оно было более чем печальным. Так запутаться на допросе! Зачем ему нужно было говорить, что он жил в мордовском селе? Пуститься в такой опасный путь с обличающим его письмом Ятманова в кармане! Или так глупо напороться на отряд. Да, это конец! Прощай жизнь!

Вспомнилась милая Болгария, цветущая долина Марицы, родная деревня с обмазанными глиной плетневыми домиками и неказистыми, как и чувашские, дворами. Мужчины в темных от пота домотканых рубахах, бредущие за плугом, из последних силенок налегая на чипиги во время пахоты или с серпами в руках не разгибавшие спины во время жатвы. И родная мать-старуха, многие годы безутешно тосковавшая одна-одинешенька в своей бедной хибарке. Тодор тяжело вздохнул, глаза его наполнились слезами…

А воспоминания продолжали наплывать. 1912 год… Он, шестнадцатилетний юноша, призван на войну, зачислен в кавалерийский полк… Сражение против турок, ранение при Султан-Тепе. Гибель сверстника и друга Петро под Лозинградом. Лазарет в Мустафа-Паше…

Следующий, 1913 год… Под Булаиром попал в плен к туркам, но был освобожден подоспевшими болгарскими частями. Потом около пяти суток беспрерывно сражался под Андрианополем, откуда через Варну был переброшен на сербский фронт, а затем на румынский. В Румынии оказался в плену, работал каменщиком, потом чернорабочим на сахарном заводе. Здесь его и застала первая мировая война… Тяжелое известие о смерти матери…

В 1916 году — неудавшийся побег на родину…

В 1917 году — там же, в Румынии, он впервые познакомился с революционно-настроенными русскими солдатами. Когда они возвращались с фронта домой, он вместе с ними попал в Россию, эту великую и загадочную страну.

Трудовая жизнь Христова в России началась на одном из московских заводов. Затем Казань, Чувашия… Служба по уборке железнодорожного пути на станции Шихраны. Здесь он поссорился с железнодорожным мастером из-за неправильных вычетов из заработка. Пришлось забрать свои документы и в поисках работы бродить по окрестным чувашским селениям. Он мог остаться в каждой деревне, которую проходил, но не хотелось наниматься в батраки в зажиточные хозяйства. Он знал, какая кабала там его ожидала… К тому же у него в кармане было достаточно денег, чтобы не спешить впрягаться в ярмо.

…Тихая деревенская жизнь Христову пришлась по душе. Она напоминала ему добрые детские годы на родине. И в самом деле, почему бы ему не осесть всерьез, возможно, навсегда, в одной, из этих деревенек? Однажды Христов забрел в Элькасы, остановился на ночевку у пожилой солдатки.

Она была так добра, сердечна и гостеприимна, что Христов задержался у нее на несколько месяцев. И никогда в этом не раскаивался. Он чувствовал себя у старой крестьянки, как в родном отчем доме.

— Вот подожди, скоро вернется с фронта муж, он обучит тебя кузнечному делу. Разбогатеешь, построишь собственную кузницу, — обещала она, как бы боясь, что Тодор уйдет из ее дома. Но хозяйство у солдатки было нищенским, и содержание работника приносило ей скорее убыток, чем выгоду. И Христов нанялся в работники к Чалдуну.

Возможно, Тодор подался бы в какое-нибудь другое селение, если бы не Харьяс. Эта немного своенравная, но необыкновенно красивая девушка незаметно вошла в его сердце и заполнила целиком. А когда случай свел с Ятмановым, жизнь в Элькасах стала для него еще более осмысленной и содержательной.

Встречаясь, они подолгу беседовали о делах на фронте, о трудной жизни бедного люда, о том, каких преобразований добиваются большевики…

Как странно обо всем этом вспоминать, думать, когда жизненный круг уже, несомненно, замкнулся, и ты не в силах никакой ценой что-нибудь изменить…

Отчаяние было так велико, что хотелось распластаться на земле и заснуть