Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

Христов с мучительной гримасой приложил руку к сердцу. Оно билось сильно и тревожно. Поднял голову — первые лучи солнца подрумянили верхушки елей и сосен. На душе сразу стало теплей. Нет, он не может умереть в час, когда жизнь на земле просыпается… И вдруг с удивлением услышал, что лес заполнен птичьим гомоном — как будто только что рухнула стена, отделявшая его от этого бодрого, жизнеутверждающего многоголосого оркестра.

Как хотелось жить! А главное — стыдно и противно было умереть такой бессмысленной смертью.

Конвоиры лежали на земле, вытянув ноги, и все о чем-то шептались.

«А что, если сейчас вскочить и броситься в лес? Пока они поднимутся, схватятся за винтовки…» — Христов беспокойно заерзал на пне, стал озираться по сторонам. Солдаты, по-видимому, о чем-то догадавшись, поднялись на ноги. Обеспокоенно покашливая, взяли винтовки наперевес, стали прохаживаться вокруг арестованного.

В это время послышались чьи-то шаги. Из-за деревьев показался солдат. Он подбежал к конвоирам, мельком взглянув на Христова, крикнул:

— Поручик приказал вывести этого в расход. Отходим к Симбирску.

— Так точно — в расход! — отозвался старший из конвоиров.

Вестовой снова окинул недобрым взглядом арестованного и стремглав бросился обратно.

Конвоиры приказали Христову встать и повели его куда-то новой путаной тропой. Тодор понимал, что отправился в свой последний путь. От нарастающего волнения он спотыкался, наступал на пятки впереди идущего конвоира. Колючие ветки сосен и елей хлестали его со всех сторон — сквозь такую колючую стену далеко не проберешься.

«Скорее, скорее бы выбраться из этого колючего плена, — сверлило в мозгу. — А там — пан или пропал!»

У него пока не было ясно выработанного плана побега. Об этом он начал думать только сейчас со свойственной ему торопливостью и запальчивостью. Как только сквозь поредевшие стволы деревьев обозначился серовато-мрачный простор оврага, Христов тотчас принял решение: сейчас он метнется в сторону оврага и побежит вдоль него. Пока конвоиры опомнятся, он успеет отбежать шагов на тридцать-сорок. Когда же они возьмут его на мушку, он будет в лесной чаще, и никакая сила его не сможет ни догнать, ни остановить.

Христов, выходя к оврагу, собрал уже все силы, чтобы рвануться вперед. В это время солдат, шедший позади, взял его за ремень, придержал, тихо произнес:

— Ну, паря, настрадался! Поди, все думал, как убежать. Вот теперь и беги. Пробирайся прямо вдоль оврага, попадешь на большак, а там — прямиком на Алатырь…

— Вы шутите? — потрясенный таким неожиданным оборотом дела пролепетал арестованный. Он не мог поверить солдатам. — Хотите, чтобы я побежал, а сами всадите мне в затылок пулю? — бессознательно схватил правой рукой дуло винтовки конвоира, судорожно сжал его.

— Не трогай оружие — выстрелить может, — дружески ответил солдат, высвобождая ружье. — Беги в Москву, добирайся на родину, кланяйся родным… Мы тоже скоро пойдем по домам, хватит мучиться. Разве только подпоручик Курганов да пяток дуроломов останутся… Ну не будем терять времени, беги. А чтобы не догадались те, — солдат кивнул в сторону костра, — придется выстрелить.

Два ружейных выстрела в воздух потрясли тишину ясного летнего утра.

Тодор сделал несколько шагов вперед, оглянулся. Конвоиры, опасливо озираясь, торопливо удалялись в сторону костра.

Христов приглушенно крикнул им:

— Кто вы? Как ваши фамилии? Авось встретимся!

— Мирокки, — ответил один из них. — Беги.

— Я — Тодор Христов. Спасибо, братцы! — И, больше не сомневаясь в своем спасении, широко зашагал в глубь леса…

3

Кируш и Харьяс — ровесники. Их дома стоят по-соседству. Все воспоминания Кируша о детских годах связаны с Харьяс и ее семьей.

Вот в доме дяди Харитона появилась Праски — младшая сестричка Харьяс. По этому случаю у них собрались гости. Вместе с родителями пошел на торжество к соседям и Кируш. Их встретили ласково, уважительно, как и положено в такой праздничный день, и усадили за стол. Ой, как много людей в доме. И все что-то говорят, громко смеются, аппетитно едят и пьют.

Кируш так растерялся, что даже за столом держался за фартук матери: вдруг она отойдет от него, и он потеряется! А тут еще какой-то дяденька с большой черной бородой стал приглашать Марфу сплясать с ним.

Когда все хорошо закусили и выпили, скрипач — татарин из соседней деревни, примостившийся на табуретке посреди избы, заиграл плясовую. И опять этот бородач не отходит от его матери.

Гости вышли из-за стола, расселись по лавкам вдоль стен. Женщины, бряцая монистами, стали хлопать в ладоши, подбадривая мать Кируша. Она была большой мастерицей плясать.

— Выходи, Марфа, не стесняйся! — кричали со всех сторон. Хозяин дома, который все время потчевал гостей брагой из разукрашенного замысловатой резьбой ковша, ставит его на стол и отходит в сторону, к печке, чтобы не мешать.

— А ты, Карачум, что притих? А ну, выходи-выходи, спляши с женой!

Кируш ни разу не видел, как пляшет его отец. И ему почему-то стало совсем страшно — что будет с ним, когда и мать и отец покинут его? Но в этот миг он увидел Харьяс. Она выглядывала из-за печки и корчила ему смешные рожицы. Кируш похолодел — как это он забыл об этой вездесущей насмешливой девчонке и проявил столько слабодушия! Расхрабрившись, он показал Харьяс язык, отпустил материнский подол.

Хозяйка дома подбежала к Карачуму и поклонилась в пояс.

— Спляши со мной, глядишь, и твоя жена осмелеет, — шутливо подморгнув, сказала она. — В честь рождения ребенка не грех и поплясать. Теперь, соседушка, у меня две дочери, одна краше другой. А у вас сынок… Подрастут детки, бог даст, и породнимся, на свадьбе их попляшем.

Кирушу еще не пришлось увидеть новорожденную, которую сегодня в церкви нарекли Праской. Сейчас она спит за перегородкой в люльке.

«Кто же из них красивее — Харьяс или Праски?» — размышляет Кируш над словами хозяйки. В сказках, которые ему рассказывали, красивой и доброй всегда бывает младшая дочь мурзы или царя. Наверняка Праски тоже красивее Харьяс, а вот что она добрее своей старшей сестры, так в этом и сомневаться нечего.

Кируш собрался было еще раз показать язык Харьяс, но та уже больше не гримасничала. И все же какой бы повод придумать, чтобы пробраться в другую комнату и взглянуть на новорожденную?

Марфа охотно поддерживает лестный разговор:

— Только бы бог здоровья дал нашим детям, вырастут и не заметим как…

Тронутый вниманием, Карачум поднимается с лавки, одергивает рубашку, потуже затягивает кушак. А вокруг него,