Сон о красных шарах - Леонид Семёнович Комаров

не выбросила, когда делала в комнате уборку, но я вовремя подоспел.

Я прочитал много книг о геологах и камнях. Изучал труды академика Ферсмана. Я мечтал пройти вдоль и поперек весь Ильменский заповедник и вообще весь Урал. Иногда мне даже снилось, как я с геологическим молотком в руках и рюкзаком за плечами взбираюсь по каменистым кручам, отбивая от скал кусочки для пробы.

Правда, это не мешало мне иногда получать двойки по естествознанию и географии, как, впрочем, нумизмату Витьке по истории.

Нельзя сказать, что мы все время занимались только своими коллекциями. Нет. Мы увлекались футболом, жгли костры на огородах, рыбачили, играли на деньги в «орлянку» и «чику», лазали по чужим сарайкам; ставили петли на дорогах и, затаив дыхание, наблюдали в щели чердака, как прохожие попадали в них ногами. Однажды в петлю попала и запнулась женщина, несшая молоко в кринке. Она упала и кринка разбилась, расплескав по тротуару молоко. На глазах у женщины появились слезы. Мы спускались с чердака, не глядя друг на друга, и после этого случая никогда больше не ставили петель…

Одно время я очень увлекся рисованием, копировал масляными красками с цветных открыток; еще ходил в математический кружок, потом в хоровой и драматический кружки сразу.

А однажды мы с Витькой вычитали, что из простых наушников можно сделать телефон и переговариваться друг с другом в разных домах. Мы протянули провода, приладили наушники, кричали в них, но ничего не было слышно.

Каждое мое увлечение мама встречала с неодобрением:

— Опять что-то новое? Никак ты не можешь заняться чем-нибудь одним и серьезно. Так из тебя ничего путного не выйдет. Книг ты совсем не читаешь…

— Читаю.

— Ну, что ты прочел за последнее время?

— «Всадник без головы».

— А еще?

— А больше не помню.

— Ну, вот видишь… Ох! Что из тебя только получится?..

Особенно мы любили кино. Некоторые фильмы смотрели по два-три раза, а такие, как «Волга-Волга», «Веселые ребята», «Праздник святого Йоргена», «Вратарь» и еще кое-какие «мировые» картины, видели раз по десять.

Помню, ходили мы и часто от нечего делать напевали такую песенку:

Эй, прохожий, ярче брызни!

Не жалей свою голову и грудь…

Это было глупо, но нам почему-то нравилось перевирать знакомую песенку, и мы всегда хохотали над этой белибердой.

После «Трех мушкетеров» мы сделали себе деревянные шпаги и убивали друг друга по сто раз в день. Иногда возникал спор: кто кого убил раньше?

— Я тебя первый убил! — кричал Витька.

— Вот и врешь! Ты еще только нацеливался, когда я попал тебе прямо в грудь.

— Ой, ты! — тянул Витька. — Хочешь снова? Только без хлызды!

И снова мы сражались, как заправские Атосы и Портосы, только щепки летели.

Было время, когда мы смотрели картины бесплатно. И заслуга в этом целиком принадлежит мне. Витька не даст соврать.

А дело было так. Пошли мы как-то с пацанами играть в футбол в заводской сад. На одних воротах (то есть между двух берез) стоял я, на других — Витька. Каждый из нас воображал, что он Антон Кандидов. Только мы, значит, начали играть, как смотрим, ковыляет к нам наш враг, бабка-сторожиха, и размахивает палкой.

— Уходите чичас же, — кричит, — отседова! Не портийте насаждений. Я, — кричит, — на то сюды и приставлена, чтобы вас гонять.

Вредная такая старушенция.

А сад этот только-только подремонтировали после войны и открыли: поправили дорожки, понаставили киосков, в которых по праздникам продавали коммерческую водку; подлатали старое деревянное сооружение, похожее на огромный сарай, и устроили в нем летний кинотеатр.

Под крышей, покрытой толем, превосходно устроились воробьиные семьи. Во время сеанса птички летали по залу и черкали экран своими тенями. Днем в щели пробивались солнечные лучи, как через рассохшиеся ставни. В зале получался лишь серенький полумрак. Но все равно народу на всех сеансах было полно.

Вечерами в саду было особенно оживленно. По аллеям бродили парни с гармониями, обычно подвыпившие, и горланили песни. Тут же возле своих «фотокоров», укрепленных на штативах, суетились фотографы.

— А кто желает сняться на память? Подходи! Дорого не берем, — зазывали они к себе народ.

Где-нибудь рядом на дереве каждый из них развешивал этакую выставку-раскладушку своих работ: смотрите, дескать, люди, как здорово мы фотографируем. Одним словом, у них была свободная конкуренция.

Желающих фотографироваться было много. Приходили целыми семьями: впереди сажали детей, за ними устраивались взрослые с усталыми, худыми, но торжественными лицами, и, не моргая, смотрели в объектив.

У нас с Витькой тоже был старенький, наверное, трофейный широкопленочный аппарат «Бесса», который мы на что-то выменяли. Он делал далеко не первосортные снимки. Мы фотографировали своих родственников, а иногда соседи просили запечатлеть их малышей и за карточки нам платили. На часть заработанных денег мы покупали фотоматериалы, а остальные тратили на кино, потому что смотреть фильмы в нашем полупрозрачном, перенаселенном воробьями киносарае мы могли круглые сутки.

…Так вот, когда бабка-сторожиха шугнула нас, мы перекочевали в другой конец сада. Хотели узнать, какая будет картина, но афиши не было.

Солнце палило. Кроме того, гоняя мяч, мы основательно упарились, и теперь решили спрятаться в тенистую прохладу под стены киносарая.

Неподалеку от нас, возле избушки сторожихи, между разбросанными по земле фанерными щитами, расхаживал парень лет двадцати. Он был в трусах и кепке. Трусы подкатаны на манер плавок, и его тощая долговязая фигура выглядела довольно комично.

— Витька, — я толкнул его локтем в бок. — Хочешь увидеть себя со стороны?

— Ну?..

— Взгляни на этого типа. Два фитиля — пара.

— Врешь. Не может быть.

— Чтоб мне сгнить на этом месте!

— Слушай, — говорит Витька, — это, наверное, здешний художник. Видишь, афиши малюет? Он точна должен знать, какая сегодня кинушка.

— Может быть. Давай спросим.

Я встал, подошел поближе и стал наблюдать, как парень разводил краску или что-то в этом роде. Он стоял ко мне боком и довольно долго растирал в банке порошок оранжевого цвета, затем налил туда какой-то бурой жидкости и снова принялся растирать. Я ждал, когда он обратит на меня внимание.

— Ну что?

— Вы не знаете, какая сегодня картина? — спросил я.

— Знаю. — Голос у него басовитый и какой-то дребезжащий. — А ты грунтовать умеешь?

— Чего делать?

— Грунтовать.

— Умею, — соврал я.

— Тогда держи кисть. И грунтовку. Это охра. Сначала крась вдоль щита, потом поперек, чтобы старые буквы не проглядывали. Ясно?

— Ясно!

— Ну вот и твори. Приобщайся к искусству. А я подзаймусь другими делами.

Парень взобрался на старые фанерные ящики, сваленные у избушки сторожихи, вытащил какую-то