Сон о красных шарах - Леонид Семёнович Комаров

он самолет ведет — все равно что машину по Невскому. Потом на поезде. Говорили, в детдом везут. Только я не захотел, к бате решили добраться. Так мама наказывала. А где он, батя?.. Сказывали, весь эшелон на Урал укатил… Урал-то большой. Говорили, будто есть тут в Челябинске питерские. Вчера заходил к одному начальнику, спросил про наших, про кировцев. Так он сказал, что нынче столько народу каждодневно прибывает — где тут найдешь? «Вы, — говорит, — с кем приехали?» — «Сами», — говорю. — «Вот, огольцы, — говорит, — мы вас пока что в приют устроим». А сам телефонную трубку снимает. Я как услыхал про приют, задом, задом и — ходу! Нашел дураков! Я знаю, приют — все равно что тюрьма.

Генка с уважением слушал Тишу.

— А ты что, — спросил Тиша, — тоже мазурничаешь?

— Это как мазурничаешь?

— Ну, без надзора, значит, сам по себе.

— Нет… — Генка замялся. Хотел было рассказать, что тоже собирается уехать из дому, но раздумал. Стыдно говорить о картошке. Совестно. Но он не виноват. Не мог же он Витьку не угостить. Витька правильный пацан, всегда всем делится. Про это матери объяснять не станешь, а она вон как обошлась.

На мать Генка уже не в обиде, понимает — забота у нее. Она в трудармейской прачечной работает, паек получает. Прикупает хлебные карточки, а хлеб пайками потом сбывает на базаре. Малость выгода есть.

Как-то отец говорил ей:

— Брось ты эту затею. Проживем, поди, с голоду не помрем.

— Тебе это просто сказать, — отвечала мать сердито, — а я изворачивайся, как хочешь, чтобы вас накормить. Крупы нет, картошки — и то не вдоволь. За жмых гороховый, тот, что раньше скотине давали, и за него на толкучке втридорога дерут. А я что должна делать? На одном пайке не проживешь.

* * *

…В проходе толпились люди. Ежеминутно хлопала входная дверь с большой железной болванкой, подвешенной вместо пружины. Генка пригрелся и уснул.

Проснулся он от толчка в плечо. Ничего не понимая спросонок, услышал ворчливый женский голос:

— Носит вас, беспутных. Спали бы дома. Никак, беженцы вы?.. Ох, ты, господи! Ну-те-ка, вставайте, нельзя у нас больше, закрываем баню. — Женщина не очень решительно тормошила детей. Ей не жалко, пусть бы спали, да начальство ругается, не разрешают.

Рядом зашевелился Тиша, захныкала сонная Нюрка.

Делать было нечего, — пришлось выбираться на улицу. А как неприятно из тепла-то — да под дождь, на холод. Бр-р-р!

Нюрка заплакала:

— Я засты-ыла-а…

— Не хнычь, не маленькая, — сказал Тиша.

Только на этот раз Нюрке было безразлично, маленькая она или большая…

Тиша некоторое время потоптался у дверей и сказал:

— Пойдемте в трюм.

— Это куда? — спросил Генка.

— Да тут рядом. Я еще днем его заприметил. Там тепло, не хуже, чем в бане.

И они пошлепали за Тишей.

Обошли кругом баню, завернули за котельную и остановились перед каким-то колодцем. Тиша первым полез вниз. Когда его голова исчезла в черном кругляшке, из колодца послышалось:

— Подавай Нюрку.

Генка взял девочку под руки, приподнял и стал опускать в колодезную черноту. Там было неглубоко. Тиша сразу подхватил Нюрку и сказал:

— Теперь ты залазь.

Генка осторожно опустился, ноги стали на какую-то большую трубу. Тиша взял его за руку и потянул в сторону. Когда глаза привыкли к темноте, Генка различил неведомо где кончавшийся коридор, вдоль стен и по полу которого тянулись теплые трубы. Ребята уселись поудобней, прижались друг к дружке и снова задремали.

Разбудил их сильный грохот. Он то стихал, то снова нарастал и проносился над самой головой. Нюрка испуганно схватила брата за руку.

— Что это? — спросил Тиша.

— Это танки, — небрежно ответил Генка.

— Танки-и… — Нюрка заплакала.

— Не бойся, это же свои танки. Мой папка их делает. С завода идут. Должно быть, на полигон. За поселком это. Мы с пацанами ходили туда. Огромный котлованище! Гильзы от снарядов собирали и порох тоже. Артиллерийский порох — как макароны. Длинные такие трубки и сладкие, если лизнуть. Мы из них в школе ракеты устраивали: подпалишь такую макаронину с одного конца, она как закрутится на месте, а потом вдруг в одну, в другую сторону как даст, как даст! Здорово! Знаешь, весело как! А то еще из самопалов ими стреляли. Тоже ничего.

Спать больше не хотелось.

Когда на улице развиднелось, ребята выбрались наверх. Дождь перестал, но было сыро, грязно и холодно. Земля совсем размокла. Машины, буксуя, натужно взвывали и, проваливаясь в колдобины, разбрызгивали грязь. Резкие порывы ветра заставляли людей втягивать головы в поднятые воротники.

Про еду первой вспомнила Нюрка. Она по одной доставала из карманов своего пальтишка завалявшиеся там грязные пересохшие крошки и отправляла их в рот. После второй или третьей крошки пропищала: «Тиша, есть хочу-у…» И у Генки сразу забурлило в животе. Тиша ничего не ответил, только свернул папироску и закурил. Когда дымишь — есть не так хочется.

Они отправились на базар, называвшийся «толкучкой». Он состоял из нескольких рядов длинных деревянных лавок, где торговали картошкой, разложенной на кучки, американской свиной тушенкой, разделенной на порции, паточными конфетами-самоделками. За лавками находилась «барахолка», и продавались там дратва и вязальные крючки, облигации и продуктовые карточки, поношенные кирзовые сапоги, часы и прочее. Народу было здесь всегда полно.

У сухонькой и седенькой старушки, стыдливо стоявшей в стороне, купили пайку хлеба за двадцать рублей, которые Тиша хранил в той же своей коробке из-под монпансье. Старушка приняла деньги, завернула их в платок, сунула за пазуху и засеменила прочь с базара.

Тиша постоял в раздумье, глядя на хлеб, потом махнул рукой и направился к столам, где торговали тушенкой. Генка и Нюрка пошли следом. Тиша прошелся вдоль прилавка, остановился напротив одной из торговок в телогрейке, повязанной серым грязным фартуком, и протянул ломоть хлеба.

— Наворачивай!

Женщина собрала ложкой с листа бумаги порцию тушенки, положила ее на кусок хлеба и старательно размазала. Нюрка встала на цыпочки, ухватившись руками за край прилавка, и глядела на женщину. Генка потянул носом, чувствуя соблазнительный запах тушенки. А Тиша в это время делал вид, будто ищет деньги, которых, наперед знал, у него не было. Вдруг он сделал глуповатое лицо и с сожалением произнес:

— Грошей нема. Сворачивай.

Торговка некоторое время с недоумением переводила взгляд то на Тишу, то на ломоть хлеба со старательно размазанной тушенкой, потом обозвала его «ширмачом» и, соскоблив свой товар обратно на лист, швырнула хлеб в подставленные Тишины руки, добавив при этом какие-то ругательства.

Тиша отошел в сторону, ухмыльнулся и показал Генке хлеб, в дырочки которого набилось сало.

— Все, глядишь, не всухомятку, — сказал он и