Сон о красных шарах - Леонид Семёнович Комаров

Сон о красных шарах

КАРТОШКА В МУНДИРЕ

Генка брел напрямик по размытой дороге. Жидкая грязь с хлюпаньем расползалась под размокшими ботинками. Затылок Генки все еще ныл. Он потрогал рукой затылок и решил, что домой не вернется.

Всего полчаса назад у него был дом, а теперь, он шел неизвестно куда, и эта неизвестность наполняла сердце страхом.

А все из-за картошки. Из-за несчастных картофелин в мундире.

Уходя на работу, мать оставила Генке миску картошки и велела сварить. Миска-то совсем небольшая, на полкило. Половину картошки она наказала оставить отцу, который должен был вернуться с ночной смены. Кроме того, она налила в маленький граненый стаканчик растительного масла и сказала, что это тоже на двоих. А щи, которые остались в кастрюльке, — Генка чтоб не ел, это только для отца.

Потом зашел Витька, школьный приятель. Генка в это время сидел за столом и уплетал свою порцию картошки. Витька с завистью посмотрел и глотнул слюну. Генка вспомнил, что однажды Витька угощал его на уроке большим куском жмыха. Жмых был удивительно вкусный. Не угостить теперь Витьку — было бы просто свинством.

«Ладно, — подумал Генка, — картошки можно еще сварить». И велел приятелю садиться за стол. Витька, конечно, с радостью согласился. Так они расправились со всей миской.

В школе про все это Генка забыл. Когда вернулся вечером домой, в комнате была только одна мать.

— Папа приходил? — спросила она.

— Нет, при мне не приходил…

— Странно… — сказала мать и растерянно опустила руки. С минуту она молчала, и Генка тоже молчал. Потом она подошла к плите, заглянула в кастрюлю.

— А где картошка?

— Какая?

— Которую я наказывала оставить?

— А я… ее съел, — нерешительно сказал Генка.

Мать посмотрела на пустой стаканчик из-под масла, стоявший на столе, подошла к Генке и дала ему затрещину.

— За что?! — сквозь слезы спросил Генка.

Мать накричала на него, что он бездельник и дармоед. Это показалось Генке очень обидным, потому что он тоже ходил перекапывать картофельное поле за десять километров и принес оттуда полмешка картошки. Генка всхлипнул, сказал, что может вообще обойтись без ее пищи, оделся и ушел.

И вот теперь дом остался позади, как воспоминание. Под ногами скользкая грязь. А что впереди? Генка поднял воротник своего куцего пальто, глубже натянул на лоб затасканный картуз с переломленным пополам козырьком, похожим на крышу скворечника, засунул руки в карманы и побрел дальше.

Октябрьское небо быстро затягивалось мглой. Очертания бараков расплывались в бесформенные темные пятна. Лужи казались мазутными.

«Бежать надо, — размышлял Генка. — Вот бы только на дорогу что-нибудь припасти…»

Он начал перебирать в памяти все самое необходимое, что может потребоваться самостоятельному человеку: ножик-складень, кресало (или еще лучше спичек достать), мешочек для продуктов. Ну и всякое там другое…

Стало совсем темно. С низкого и тяжелого неба сеял мелкий и холодный дождь. Нужно было куда-то спрятаться, переждать. Хотелось забраться в тепло. Генка в нерешительности остановился, и грязь чавкнула под ногами.

Генка огляделся по сторонам. — Пойду-ка, пожалуй, в баню, — решил он и торопливо заскользил к двухэтажному зданию с облупленными стенами.

Народу в комнате ожидания — не продохнуть. О месте на лавке нечего было и мечтать. Люди в рабочих спецовках, с усталыми темными лицами сидели на корточках возле стен, толпились в проходе, дымили толстыми самокрутками и вели неторопливый разговор о вестях с фронта, о заводских делах. Кругом жара и чад.

Генка протиснулся к лестнице, ведущей на второй этаж, в женское отделение. Нашел под лестницей свободное местечко, уселся на выступе стены, похожем на завалинку. И задумался. Думал о том, что уедет теперь из дому и будет мотаться по белу свету. А мать, верно, станет плакать, переживать. И отец… Потом подумал, что завтра Витька опять зайдет за ним по дороге в школу, а мать скажет, что нету Генки, ушел неизвестно куда. И Витька в тот же день расскажет об этом во всей школе. Начнут Генку везде искать, в глазах пацанов он будет вроде героя. Интересно, что они будут о нем говорить?..

Справа, примостившись на том же выступе, сидел парнишка в фуфайке и треухе, сбитом на затылок. Было ему лет тринадцать, как и Генке. Но в плечах чуточку пошире. Лицо крупное, широкоскулое, с острым подбородком. Из-под шапки торчали густые темные волосы, которых уже давно не касалась расческа. В ногах у паренька, прижавшись к завалинке, сидела худенькая девочка лет шести и обеими руками усердно копалась в таких же темных кудлатых волосах.

— Тиша, зудится, — тоненько пропищала она.

— Завтра в прожарку поведу, — тоном взрослого ответил Тиша и, наклонившись на один бок, вытащил из кармана штанов длинный кисет, набитый табаком. Потом залез опять в карман и достал газету, сложенную гармошкой.

— Курить будешь? — обратился Тиша к Генке. — Многосортный табачок. Из разных чинков насобирал.

Генка взял газетную гармошку и оторвал один листик. Своего табака он никогда не имел, но с товарищами покуривал втихую.

Тиша свернул длинную козью ножку, достал кресало и фитиль в медной трубке (все это лежало в коробке из-под монпансье) и стал выбивать огонь. Искры ярким пучком сорвались с кремня, и фитиль затлел. Движения у Тиши были медлительные, солидные, все снаряжение доброе, как у заправского курильщика.

— Камешек мировой! — с достоинством оценил Генка.

— Хороший. — Тиша подул на фитиль и протянул Генке прикуривать. — Я его в Краснокамских карьерах подобрал.

— Это где-ка?

— На Северном Урале.

— Ты что, тамошний?

— Нет, из Ленинграда я. Питерский! — ответил Тиша. В это слово он вкладывал особый смысл, дескать, в революционном городе жил.

— Батю мы ищем. Его с заводом в самом начале войны эвакуировали. Нам говорили, здесь должен быть.

Девочка, что сидела в ногах у Тиши, перестала чесать голову и жалобно зашептала:

— Я к маме хочу…

— Не хнычь, Нюрка, не маленькая.

Нюрка прижалась к ноге брата и притихла.

— Мы с ней, — Тиша кивнул на сестренку, — везде поездили: в Москве были, в Саратове, потом в Краснокамске, а теперь вот в Челябинске. Позавчера на военном товарняке приехали.

— А мать-то где?

— Мама еще там, в Питере. Захворала. Голодно стало… — Тиша призадумался. — Ну, а нас на самолете вывезли. Через фронт летели. По нам фашистские зенитки бухали, да не попали. Где им, фрицам! У нас летчик мировой был. Кругом разрывы, а