Жизнь зовет - Владислав Александрович Колчин

— Нет… — громко сказал он и вздрогнул. Представилась Лида.

Далеко за полночь Петр потушил свет и, натянув одеяло на голову, сразу уснул.

…Утро началось стуком в наружную дверь. С лестничной площадки влетело в комнаты зычное и басовитое слово: «Отбросы-ы». На кухне звякнуло ведро. Петр догадался: «Дядя Федот отбросы собирает — времени много».

Не умываясь и не завтракая, он побежал на завод. Домой пришел с тяжелой головой. Равнодушно, словно исполнял обязанность, сжевал с черствым хлебом кусок вчерашней колбасы, запил прямо из-под крана. Потом оглядел комнату, смахнул на пол крошки со стола и потянулся к вешалке. Комната казалась совершенно чужой.

«Прогуляюсь», — с невозмутимым хладнокровием говорил он себе, а кто-то другой, дрожащий от радости, уже расчерчивал маршрут прогулки — туда, на ту улицу у пруда, к дому Жигулева.

Но дом этот безмолвствовал. Окна заледенели, и даже цветов за стеклами не было видно. Петр повернул назад. Потом еще раз прошел по тихой вечерней улице.

Он остановился около катка. По льду в одиночку и хороводами носились ребятишки и взрослые. Оттуда летели на берег стук коньков и веселый гомон. Вот, галдя и маша друг на друга руками, строятся гусем конькобежцы. Вот они все враз оттолкнулись, и живая цепочка понеслась по льду. Она уже в дальнем конце катка… Дружно вздымаются коньки. Быстрее и быстрее бег цепочки. Вожак выводит ее на середину поля. Вдруг резко бросается в сторону и тормозит. Конькобежцы расцепляются, валятся на лед и летят, взбрыкивая ногами, кто на спине, кто на груди, разлетаются во все концы катка. И все с маху врезаются в снеговой барьер. Встав, они долго отряхиваются, отплевываются и отирают мокрые лица. И над всем этим — дружный хохот. Хохочут и те, кто пострадал, хохочут посторонние, заливается, утирая рукавицей глаза, вожак. Засмеялся и Петр.

А вокруг мелькают, как в калейдоскопе, резко размахивающие руками фигуры. Поют коньки. В стороне от беговой дорожки, там, где народу меньше, ковыляют новички. Переберут судорожно несколько раз ногами и катят тихонько, согнувшись в вопросительный знак, боязливо расставив руки.

Среди новичков заметил Петр женщину, очень похожую на Наташу: в коричневом свитере, в белой пуховой шапочке с длинными, точно косы, ушами.

— Она… — почему-то обрадовался он. И решительно пошел в раздевалку.

Там было пустынно. В середине комнаты топилась чугунная печь. Около нее, на лавках, два парня в шапках с распушенными ушами поправляли ботинки. Петр сел рядом. Выбрал себе коньки. Ботинки были жесткие, холодные. Но когда он туго завязал шнурки, ногам стало удобно. На катке он обошел круг по беговой дорожке, отыскивая коричневый свитер. Вот она. Белые уши шапочки в такт движениям бьются за спиной. Подойти сзади, взять ее за руки и повлечь за собой вперед, быстро, неудержимо быстро, чтобы ветер запел в ушах. Коричневый свитер все ближе. Уже видны светлые колечки кудрей на шее… Нет, не она!

Петр разочарованно обогнал девушку. Заглянул ей в глаза. Голубые…

Он свернул с беговой дорожки на круг. Кто-то хлопнул его по плечу, прокричал над ухом:

— Куда ты запропастился, Петька?..

Петр повернул лицо, тот махнул рукой, пролетел мимо.

— Простите. Обознался.

Петр рванулся вперед. «Докажу пареньку, что и я Петька!»

Быстро неслась перед глазами ледяная дорожка. Приятная усталость томила тело. Глухо токало в висках. Пересохло во рту. Но покидать каток не хотелось. Тяжело дыша, он выпрямился, чтобы передохнуть. Там, у забора, в редкой цепочке случайных зрителей, стояла женщина, опять страшно похожая на Наташу. И шубка… и платок… Вот она подняла руку в своей красной варежке, помахала. Петр отвернулся. «Черт знает что… Наваждение». И все же снова посмотрел на ту, что манила его рукой. И женщина, опустившая было руку, вновь подняла ее и вновь приветливо взмахнула красной варежкой.

«Она, она!» — ликующе пронеслось в голове.

Наташа в ответ замахала варежкой, а вместе с ней заработал обеими руками и сынишка.

Точно на крыльях, взлетел Петр по крутой лестнице в помещение, миновал его и, запинаясь вязнувшими в снегу коньками, побежал к ним.

— А я и не знала, что вы коньками увлекаетесь, — сказала Наташа, протягивая ему руку.

— Собственно говоря, первый раз в этом сезоне. Партнера нет. — И присел на корточки перед Донькой.

— Ну, Данилушка, — говорил он теплым тихим голосом, — дело за тобой. Будешь со мной ходить туда, — Петр рукой показал на лед, усеянный сотнями быстро скользящих фигур, и не услышал, а скорее сердцем почувствовал, что этот укутанный и оттого неуклюжий человечек не питает к нему ничего недоброго и готов пойти с ним куда угодно. Петр довольно засмеялся и чмокнул Доньку в тугую нахолодевшую щечку.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Утро. Городок курит в небо тысячами труб. Сизые дымы лениво ползут вверх прямыми столбами, кудрявятся там, потом сплываются, образуя серую пуховую пелену. Холодно. Снегопады прошли давно, и дороги, туго утрамбованные, тускло поблескивают следами полозьев. Окна домов стелют на тротуары блики красноватого света. Где-то в закутке хрипло кукарекнул петух, взблеяла в ответ коза, и снова тишина замерла на заснеженных улицах.

Торопливо шагая к дому Пуховичей, Андрей попеременно тер одеревеневшие уши, ежился, покряхтывал. Мороз кусал повсюду: забирался за ворот, жалил руки выше перчаток, щипал нос.

«Черт бы подрал его с дровами», — зло ругнул он Пуховича, с трудом оттягивая занемевшими пальцами плотно пригнанную дверь. Громко стуча промерзшими валенками, быстро прошагал сени и, ввалившись в кухню, остановился у порога. Из комнаты из-за портьеры высунулась голова Бориса.

— Что, крепко пробрало?

— Ух, не говори, как огнем жжет.

— Молодежь зеленая, — усмехнулся Борис. — Хоть бы телогрейку ватную купил, все в демисезонном фасонишь, Ну, раздевайся, проходи… Погреешься.

Андрей сбросил пальто, шагнул в комнату, стараясь не ступать заснеженными валенками на ковер.

— Шагай, — подбодрил его Борис и мигнул на закрытую дверь: — сегодня воскресенье, проснутся — все перетряхивать будут.

За столом Борис заботливо двигал под нос Андрею тарелки с колбасой, с холодной картошкой и обещающе приговаривал:

— Сейчас насухую, а потом, как полагается. Да ты давай наваливайся, не стесняйся.

Андрей отговаривался.

— Я, знаешь, с утра не ем.

— Э, сказки… Я тоже так в гостях говорю. — Борис похлопал Андрея по плечу, ласково усмехнулся: — И какой из тебя работник, если голоден будешь.

Перекусив, закурили, пошли в прихожую. Борис рылся в навешенных по стенам одеждах и бормотал вполголоса:

— Сейчас тебе, Андрей, какой-нибудь салоп потеплее подберем…

Пыхтя от натуги, он вытащил из-под горы пальто короткую кацавейку на белом кудреватом меху и, распялив ее на вытянутых руках, одобрительно