Жизнь зовет - Владислав Александрович Колчин

— Не верю, — отрезал Сиверцев. — Прошу пересесть.

И, провожая глазами Якова Яковлевича, с трудом протискивающего свой живот между спинками тесно составленных стульев, пояснял Жигулеву шепотом:

— На молочке обжегся — на воду дую. Эти молодчики на прошлом совещании все городские сплетни успели обсудить.

Тут же отвернувшись от Жигулева и еще раз обежав взглядом собравшихся, склонил голову к столу, собираясь, видимо, с мыслями.

Начал он негромко, словно говоря с самим собой. Коротко коснувшись обстановки в промышленности, наращивающей темпы внедрения новой техники после решений памятного Пленума ЦК партии, он остановился на заводской жизни.

— Может быть, я не прав, — говорил он тоном размышляющего человека, — но мне кажется, что призыв партии к работникам промышленности не дошел до нас во всем его значении. Я не хочу требовать от каждого из вас по дельному рационализаторскому предложению или изобретению. Творить не всякому дано. И может быть, я в некоторой степени оправдаю вас, если скажу, что работа хозяйственника тоже нужная и тоже нелегкая. Но ставить вопрос о росте производительности труда и добиваться этого роста — наша святая обязанность. И речь идет не о росте, который дается в год по чайной ложке. Тут, нужно сказать, заслуги у заводского коллектива есть. А о росте скачкообразном, росте с большой буквы, росте, достигаемом в результате коренных изменений в технологии. Вы скажете: «Изобретатели!» Соглашусь! Первое место за ними. И им должны быть открыты все дороги в нашем коллективе. Вчера я ознакомился… — Сиверцев смолк, метнул на Петра быстрый взгляд и, видимо, захваченный какой-то новой мыслью, решительно сел, вытянул руку в его сторону. — Впрочем, товарищ Орлик сам вам расскажет. Прошу вас, — обратился он к Петру. — Докладывайте.

Говорить Петр начал несвязно. Скользя по развернутым чертежам указкой, он путал слова, сбивался, никак не мог развить свою мысль. Чувствовалось, что он к докладу не готовился.

— Из мартена сталь переливается в камеру нейтрализации. Сталь еще живет, несмотря на то, что основные процессы ее формирования закончились в огненном чреве мартена. Она вступает в активную реакцию с кислородом воздуха. В расплавленной массе частицы разнообразных тел: железа, присадок активных и нейтральных газов — бурно копошатся, мешая образованию плотной однородной массы. Вот тут-то и вступает в действие нейтрализатор. Тысячи мельчайших струй газа пронизывают податливую огневую толщу. Сталь мгновенно вскипает. Струи газа, процеживаясь через нее, прекращают все активные процессы.

И снова, как и прежде, десятки раз уже нарисованная воображением картина работы задуманной установки захватила Петра. Он вдруг забыл, что за его спиной сидит Сиверцев, что много инженеров слушает его, что не готовился к выступлению. Одна лишь сталь текла сейчас перед его глазами.

— Газ прикрывается. Успокоенная сталь замирает. Ее уплотняют, нагнетая в нейтрализатор уже сверху сжатый воздух. Таким образом, сталь как бы проходит первую стадию прокатки — обжатия. Затем ей открывают доступ в кристаллизатор. Мощные потоки воды циркулируют в полостях кристаллизатора. Сталь быстро охлаждается до заданной температуры и тут же поступает в валки прокатного стана…

Посыпались вопрос за вопросом. Предложение Орлика обсуждалось долго.

Сиверцев намекнул Груздеву:

— Яков Яковлевич, чувствуешь, что на передовую линию попал?

— Пожалуй, не на передовую, а в разведку.

Сравнение Сиверцеву понравилось. Хмыкнул довольно, оживился.

— Ну, если так, жми. Помогай всей свободной силой. А не хватит — ко мне приходи. — И повернув голову в сторону Петра, сказал: — Слышишь? А то, как алхимик, уединился в вальцетокарном. Колдует, от людей схоронясь. Да что это такое!? Одно ведь дело-то мы делаем. Ну, предположим, начальник цеха и главный металлург сразу не поддержали тебя… Тогда почему не обратился к главному инженеру?

Петру неприятно было слушать эти беспощадные слова. Ведь он сам вчера о том же думал… И в то же время было как-то обидно: ведь Груздеву даже замечания не сделал Сиверцев… А впрочем… Может быть, этот хитрун дело повернул по-другому.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Они столкнулись у дверей большого гастронома. Смеясь каким-то удивительно тихим, как будто даже и неслышным смехом, Наташа легонько тронула Петра за рукав пальто и просто спросила:

— Вы задумались и не видите своих знакомых?

Петр неловко улыбнулся. Стало вдруг ему и тепло и радостно.

Было уже темно. Падал снег. Пушистые снежинки не спеша, словно в полудреме, садились на Наташины ресницы, на выбившийся из-под пухового платка черный локон и, как казалось Петру, замирали.

Петр смотрел на снежинки, на чуть подкрашенные губы Наташи, на ее широко открытые глаза, устремленные на него, и переживал что-то такое, чего и сам понять не мог. Он не смущался, как обычно, когда разговаривал с женщинами. Наоборот, так много слов хороших на ум шло… Петр боялся только одного: что она скажет вдруг «до свидания» и уйдет.

— Я узнал вас, но…

— Что «но»? — перебила его Наташа. — Вы, конечно, идете на завод?

— Нет, я просто решил пройтись, подышать свежим воздухом. А вы?

— Я? Я в магазины… купить кое-что.

— Хозяйничаете?

— Понемножку.

Они вместе зашли в один магазин, в другой. Наташа суетливо оглядывала витрины; иногда поднималась на цыпочки, чтобы через головы покупателей лучше рассмотреть товар за прилавком, оправляя пушистой красной варежкой непослушный локон и улыбаясь. А Петр со стороны смотрел на нее и тоже улыбался…

Домой шли вместе. У калитки они остановились. Здесь, на далекой от центра улице, было совсем темно и тихо. Высвободив из варежки руку, Наташа оправила платок, подула на заснеженный воротник и, вздохнув, оперлась рукой на забор.

Петр смотрел на нее и молча переступал с ноги на ногу. Хотелось как-то осторожно сказать Наташе, как дорога ему стала их семья.

Наташа смотрела в сторону и ждала чего-то, не уходила, потом, как бы дождавшись, пригласила Петра в дом.

Петр отказался: «Люди семейные, не стоит им надоедать своим одиночеством». И, сославшись на дело, вскоре ушел.

Не спуская руку с забора, Наташа посмотрела вслед Петру. Вздохнула, переступила ногами, но опять не тронулась с места. Хотелось крикнуть Петру: «Зачем же… Куда?»

— Застенчивый он очень, — рассказывала она Алексею Петровичу, — и как-то хочется помочь ему!

…Петр перешагнул порог своей комнаты грустный, без какого-либо желания еще куда-нибудь пойти. Вчера он считал себя таким счастливым, а сегодня в его жизни снова обнаружилась брешь. И брешь огромная! Петр сразу ощутил какую-то пустоту.

Остаток вечера он бесцельно проходил по комнате. Тушил свет, снова его зажигал, раскладушка не манила — сон не шел. Из головы не выходили Наташа и Алексей Петрович.

— Да, только так можно жить на свете, — возбужденно шептал Петр. — Только так!