Жизнь зовет - Владислав Александрович Колчин

— Официального разрешения не было. Но…

Петр хотел добавить, что Жигулев должен был разговаривать с ним, но, поймав на себе жесткий взгляд главного инженера, замолчал, зная, что это все-таки не оправдание.

— Это что же… анархия? Вы где работаете? В артели «шарашмонтаж» или на заводе?

Он ждал объяснений, но Петр молчал.

Тогда Сиверцев сказал:

— Почему ни на одном из совещаний не выступили, не доложили, не поставили в известность вышестоящих руководителей?

Он распахнул пальто и, склонясь к табурету, провел ладонью по замасленному сиденью.

Хорошо сложенный, с могучей грудью и крепкими плечами, Сиверцев сидел на табурете просто, по-домашнему. Это несколько скрадывало официальность. Но безукоризненно отутюженные лацканы синего пиджака, снежно белая сорочка и яркий галстук, и лицо, крупное, строгое, с только что, видимо, выбритым подбородком и проницательными глазами смущали Орлика.

Сиверцев казался ему человеком чужим, чересчур интеллигентным. Разве сможет понять этот человек, от которого веет запахом крепких духов, его, Петра, одного из сотен заводских инженеров?

И, злясь на свое бессилие, Петр начал говорить решительно, прямо, начистоту. Сам держался просто, но с достоинством.

Сиверцев слушал молча, не перебивал, забыл как будто свое «дальше». На лице его не дрогнул ни один мускул. Он закурил и сидел, тяжелый и крепкий, не шевелясь. Сизые витки дыма клубились у его лица.

Когда Петр смолк, Сиверцев встал и, застегивая пуговицы пальто, коротко сказал:

— Завтра с утра явитесь ко мне, в кабинет. — И уже шагнув было к выходу, остановился и спросил: — Теоретические выкладки есть?

Петр утвердительно кивнул и заметил, что глаза инженера потеплели.

«Жигулев все-таки с ним разговаривал, — подумал Петр. — Но почему он молчит об этом?.. Злится, что не сам, а Жигулева послал… Да, вообще-то получилось некрасиво. Обошел и профсоюзную, и партийную организацию, и его, главного инженера. А пошел к Жигулеву. Но это получилось ведь у меня случайно… — виновато перебирал он в памяти свою первую встречу с Жигулевым. — Просто решил поделиться с человеком о наболевшем. Я ведь даже имен не называл, когда рассказывал про заводские дела. И кто он-то, даже не знал! — Петр поморщился, задумался. — Чужому человеку взять да все выболтать… Эх, Орлик, Орлик!»

Он устало присел на табурет, на котором только что сидел Сиверцев, посмотрел на громоздкое сооружение, и упрямая складка у переносья стала строже, глубже. Рассмеялся невесело: «Что ж, завтра так завтра. Чем скорее, тем лучше».

Глаза его потемнели, упрямая гримаса тяжело сковала лицо. Рабочее настроение пропало. Накинув куртку, он двинулся к двери. Мысли роились в голове, как пчелы в потревоженном улье. То казался неминуемым разгром самой сути затеянного им дела, то прокрадывалась надежда, что все будет хорошо.

…Назавтра к девяти утра Петр явился к Сиверцеву. В приемной было много народу. У окна он увидел Груздева и Пуховича. Петр встал поодаль, прислушался, что рассказывал им бритоголовый, с невероятно черными, точно тушью подведенными бровями, мужчина.

— Зуб он потерял на футбольном поле.

— Пинал, значит, в свое время? — усмехнулся Груздев.

— Пинал… Да он и сейчас пинает, только не мячи уже, а… вот на прошлой неделе он так испинал моего начальника смены — люли-малина! «Грязь… станки ни к черту…» То не так, это не эдак. Тот пригласил его в термичку. Там у меня блеск сейчас: полы цементные, стены под масляной краской, печи, как именинницы, только что побелены. Идет он по термичке, все и вся глазами буравя, и молчит. Рад бы, видимо, прицепиться, да не к чему.

— Да, такой не похвалит, — с досадой вставил Пухович.

— Куда там! — воскликнул бритоголовый. — От него похвалы как от немого арии Ленского — дождешься!

Поводя бровями, он продолжал:

— А с часами-то что было… Печурки мои, видите ли, только что оснащены автоматикой. Аппаратура — пальчики оближешь! Печи идут на уровне 900 градусов и ни на градус в сторону. А детальки там должны греться пятнадцать минут. Вот за время-то главный и зацепился. Ходит он вокруг печей, смотрит на сиянье аппаратуры и урчит от удовольствия. Мой начальник смены цветет около него, как майская роза. Шутка ли, Леонид Аркадьевич доволен. И вдруг Леонид Аркадьевич так изволил рявкнуть, что стены задрожали в цехе.

— Это что за патриархальщина? — ткнул он пальцем на аппаратный щит.

— Где? — с дрожью в голосе спросил мой сменный.

— Вот где, — крикнул на него главный, подходя к щиту, где висели ходики, по которым термист засекал время нахождения изделий в печи. Он с такой силой рванул цепочку ходиков, что те моментально богу душу отдали. Пришлось ему самому потом снять с руки свои часы и отдать термисту, наказав, чтобы в конце смены их вернули. У других печей повторилась та же история.

Шли себе часики везде по-разному. На одних — двадцать минут восьмого, на других — сорок пять, а на третьих — уже за восемь перевалило. Ух и разошелся тогда. Думалось, из собственной кожи выскочит. Какого, кричит, черта вы там делаете! Автоматика вам ловит десятые доли градуса, а рядом ходики с ходом плюс — минус полчаса. Вас, говорит, с ними надо в музей, под стеклом выставить.

Бритоголовый хихикнул и уже серьезно, ровным довольным голосом добавил:

— Но ничего, мирно все обошлось, и даже выговора не влепил.

— А с ходиками как, в музей отправили? — спросил Груздев.

— Да, действительно, в музей, — почесал у себя за ухом бритоголовый. — Электрические часы новейшей системы вскоре поставили. И брак с тех пор вдвое уменьшился. Известное дело — новая техника!

— Да, — задумчиво, словно бычок, промычал Груздев. — Построгать Леонид Аркадьевич любит. Вот сейчас как возьмется — стружки с нас, братики, посыплются…

— Э-э-э, — самоуверенно махнул рукой бритоголовый, — повидали мы главных на своем веку… И этот оботрется — свой брат будет. Из одного теста, что и мы, грешные, слеплен…

Зазвенел звонок. Распахнулись обитые дерматином двери кабинета. К немалому своему изумлению, прямо от порога Петр встретил устремленные на него живые глаза Жигулева. Генерал покойно, с домашней простотой, сидел в глубоком кресле возле стола Сиверцева и тепло улыбался. Петр кивком головы поздоровался с ним.

Сиверцев только что закончил просматривать стопу красочного каталога оборудования и, барабаня пальцами по его яркой обложке, следил за вошедшими в комнату инженерами.

— Ну-с, лейбористы, — произнес он без улыбки, — снова диван оккупировали?

— По старой привычке, Леонид Аркадьевич, — приятно заулыбался бритоголовый. — Мы тут с Яковом Яковлевичем штатные седоки.

— Что говорить… Короли! Вот и Пухович это чует, тоже к вам угнездился. Тоже в оппозиционеры тянется.

— Да мы, Леонид Аркадьевич, — польщенный вниманием Сиверцева, петухом запел Борис, — на