Молния в черемухе - Станислав Васильевич Мелешин

Селиванов… Думает ли он о ней? Ждет ли ее? Как он будет вести себя при встрече и что скажет? — эти мысли все чаще стали приходить ей в голову.

Она стояла на камне у обвалившейся скалы и смотрела вперед на берег озера, на поселок, на травяные поляны.

По берегу тяжелой походкой шел грузный человек в кожаном пальто нараспашку, курил, останавливался, смотрел на сосны, на озеро и снова шагал, неторопливо, задумчиво.

Куда он идет? На стойбище?

Наталья прищурилась и увидела, как он ладонью расправил усы, узнала и побежала, еле переводя дыхание, навстречу через камни и ветки ползучей полярной ивы. Это он, Иван Петрович, милый, родной человек. Он шел конечно на стойбище, к ней!

Привала к широкой груди, обхватила плечи.

— Иван!

— А я шел к тебе! — едва выговорил Селиванов и, услышав: «Да! Да!» — обнял Наталью, прижался щекой к ее лицу.

Оба они смутились от внезапной откровенной радости, пошли рядом по зеленому берегу.

Над озером нависли обрывы, обнаженные каменные плиты. Мохнатые сосны кидали свои тени на воду.

Чтобы не выдать своего волнения, Наталья то и дело смотрела в сторону, на берег, где кто-то спугнул чаек.

Шли через камни, мимо скал и воды.

— Как ты жил эти дни?

— Работал.

— Обо мне думал, скучал?

— Нет, — Селиванов засмеялся, и Наталья поняла, что он пошутил. — Я ехал увидеть тебя.

— Не думал, не скучал, — рассеянно протянула Наталья и улыбнулась. — Ехал-то ты специально, только не для того, чтоб меня увидеть, а просто в совхоз… по работе… отметить факт… электрификации.

Селиванов покачал головой, хотел возразить. Остановились у нависшей глыбы камня, поросшего мхом.

Наталья встретилась с добрыми грустными глазами Селиванова и вдруг прижалась к нему, обхватив руками шею.

Ей почему-то хотелось заплакать: от радости, от близости, от встречи, которую она так ждала.

Селиванов молчал, чувствуя теплоту ее щек, а потом стал целовать губы, глаза, подбородок.

Они сели у воды на каменную плиту, нагретую солнцем, и замолчали. Озеро тихо плескалось у ног. Чайки уже не летали над берегом, притаились где-то в камнях. Слышались издалека чьи-то голоса, мычание оленей.

«Так начинается счастье», — подумал Селиванов.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Поликарп постучал в дверь юрты Хантазеевых и, склонив голову, прислушался. Анюта посмотрела на вымытые у озера, но снова запылившиеся сапоги, одернула жакет и юбку, поправила косынку и смущенно засмеялась.

Она чувствовала себя неловко здесь, на незнакомом стойбище, где живут родители Чарэмы.

Поликарп позвал ее с собой, собравшись навестить своего большого руму Хантазеева и пригласить его на Суеват на торжество.

— Пойдем, красавица, со мной. Посмотришь, как манси живут, — сказал он. — Интерес у тебя должен быть, — и подмигнул: мол, знаю про вашу любовь с Чарэмой.

Сначала Анюта испугалась: «Как это я вдруг, негаданно-нежданно, заявлюсь в дом Чарэмы?» А потом успокоила себя: «А что особенного? Не одна ведь иду. С Поликарпом Ивановичем». Чарэма тоже сказал: «Иди, Анюта. Узнай, как там отец и мать живут». И вот она стоит у юрты, рассматривает черноглазых мальчишек, женщин-манси в национальных платьях, строения, оленей. Она украдкой взглянула на себя в осколок зеркальца.

«Ах, зачем я согласилась пойти… Вон уже и смотрят на меня все и улыбаются… смеются над веснушками моими, наверно».

Анюта провела ладонью по щекам, щеки горели.

— Не отвечают. Голосу не подают, — сказал Поликарп. Он толкнул дверь и, пригнувшись, вошел. Анюта за ним.

Они увидели Хантазеева, шагавшего из угла в угол с малышом на руках, услышали, как он увлеченно поет ребенку о чем-то и смеется.

— Паче, рума Хантазей! — позвал Белов. — Плохо гостей встречаешь, брат. Встречай друга. Здравствуй.

Хантазеев остановился, осмотрел вошедших, заморгал и чуть не выронил малыша. Тот заливисто заревел.

— Уй! Поликарпа! — Подошел, держа на руках малыша. — Рума! Гость мой! Здравствуй!

Потерся щекой о щеку Белова.

— Думал… сын пришел. Чарэма, думал, пришел.

— Что держишь? Куклу? Громко поет что-то!

— Это? — заулыбался Хантазеев. — Сына держу, — поднял над собой. — Хоем звать! Гора! Хой!

Поликарп с Анютой подошли ближе, склонились над ребенком. Хой перестал плакать.

— Ишь, какого смастерил, — пощекотал мальчишку Поликарп и, вытащив погремушку, купленную на Суевате, погремел ею. — Подарок ему. Горе твоей… Вырастет — карабин подарю, — засмеялся Поликарп.

— Милка-дочь твоя, Наталья Поликарповна, рума, Хантазеев врачу тамгу рода дарил. Наша Наталья теперь — Хантазеева.

Анюта взяла мальчика на руки.

Хантазеев растрогался, подобрел, взглянул влажными глазами на Анюту. Она улыбалась, рассматривая мальчишку.

— На Чарэму как похож. Глаза его и нос такой же.

Хантазеев взял Анюту за плечи и повел к занавеске.

— Айда, айда, дочка, сюда… Ильче весело будет… Матери хорошо будет…

Анюта увидела женщину-мансийку и сразу догадалась, что это мать Чарэмы. Так были они похожи друг на друга!

— Здравствуйте! — поклонилась она и присела к ней с малышом.

Ильча улыбнулась:

— Здравствуй, русская девушка, — и погладила Анюту по руке.

А Хантазеев в это время угощал Поликарпа.

— Почему Чарэма не пришел? Где Чарэма? — спросил он, как бы между прочим, ставя на стол чай и лепешки.

— Сын твой занят очень. Работы много. Сегодня на Суевате торжество — свет включаем. Вот мы и пришли пригласить тебя.

— Кто сказал?

— Чарэма. Он начальник наш.

— Сам не пришел… Сам не пригласил…

— Без него работа встанет. А Чарэма, слышь, рума… грустит. Болеет сердцем по вас. Сейчас, говорит, взял бы и побежал вприпрыжку к отцу, к матери. Стыдно, неловко, говорит, немного… А ты такой сердитый, напугал сына на руднике обидой своей. Сегодня Чарэма свет включать будет. Ждут начальство.

— Емас. Хорошо, — кивнул Хантазеев и задумался.

— Я сына тебе вернул, рума! А значит, и ссоры между вами нет! И сам в гости к тебе пришел. У тебя радость в доме! Почему к Чарэме не сходишь, не посмотришь на сына, не поговоришь?

— Я сам Чарэму жду… — хитровато прищурился Хантазеев. — Мой Чарэма. Я отец. Старший в доме. Обычай рода не велит кланяться сыну…

За занавеской Ильча и Анюта о чем-то зашептались. Послышался смех. Анюта укачивала малыша певучим русским «баю-баю». Хантазеев прислушался, довольный, повторил: «баю-баю».

— Два сына теперь. Хорошо! Чарэма — сын. Хой — сын. Первый женится, второй женится. Одна семья Хантазеевых, вторая семья Хантазеевых. Хорошо. Кто это русская девушка? — спросил он у Белова.

Поликарп сделал важное лицо.

— Это начальник. Умная девка. Над самим Чарэмой начальник.

Хантазеев удивился:

— Начальник?! Девка — начальник!

А за занавеской журчал разговор женщин.

— Вот какой мой сын, — говорила Ильча. — А еще взрослый есть сын. Чарэмой звать.

— Я видела Чарэму. Похожи