Молния в черемухе - Станислав Васильевич Мелешин

— Ты не умеешь ребенку песни петь. Не замужем еще, девушка? Есть у тебя дети?

— Нет, не замужем я. И детей нету. И сирота я.

— Ай-яй-яй! Сирота. Замуж иди. Семья будет. Сиротой быть перестанешь. А жених есть?

— Есть…

— Русский?

Анюта помолчала:

— Нет… он манси. Хороший парень.

— Чей такой?

— Хороший парень…

— Вот у Чарэмы никого нет. Холостой пока. Невесту найти ему нужно.

— Сам найдет.

Хантазеев заговорщицки кивнул Белову.

— На-ча-ль-ник! Ребенка нянчит! Ха! Начальник! Хо-орошая девка! Курносая… Ребенка нянчит! Русская… манси-ребенка нянчит! Уй, молодец! Хитрый ты!

Поликарп засмеялся:

— Да уж куда хитрей. А что, плохо, думаешь, будет, если поженятся?! Род Хантазеевых большим станет. Люди скажут: это Хантазеевы-манси, а это Хантазеевы-русские. Там Хантазеевы, здесь Хантазеевы! Вся страна — род Хантазеевых.

— Ай, хорошо. Вся страна… род Хантазеевых. Кури, рума, трубку друга. Паче, паче! Здравствуй!

— Ну, пойдем, собирайся на Суеват, засиживаться долго нельзя. Ждут нас там. Забирай свою Гору. Всей семьей на праздник. Да к сыну подобрее будь. Измаялся он. Для всех манси старается парень.

— Пойдем, рума, пойдем. Не к Чарэме иду. На праздник иду. Я тоже, как ты, хитрый!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

I

Чарэма устанавливал в правлении совхоза щит с рубильником. Он сегодня надел свой лучший костюм и белую рубашку. Из карманов торчали плоскогубцы и проволока. «Пусть смотрят на меня родичи. Пусть порадуют отца».

Старики-манси дымили трубками за столом. Им интересно было наблюдать, как работает Чарэма — сын Хантазеева! Что это он там колдует с проволокой? Молодые совсем другими стали. Еще никогда так не было, чтоб молодой олень шел впереди стада! Чарэма хитрый, наверно… Вот русских привел в пауль, командует взрослыми людьми. Все его слушают. Посмотрим на него. Еще никогда так не было, чтобы молодой мог удивить стариков! Можно курить трубку и вести беседу.

— Чарэма совсем русский стал. И одежда не наша… Малицы нет, унты не носит. Пояса нет. Ножа нет. И косичек нет! Э-э…

— Чарэма! Лучшую невесту тебе отдам, слышишь! Вот ты какой большой начальник стал…

— Чарэма отца и мать забыл… Русскую бабу в жены взял. Говорят, она детей не может рожать, а песни каждый день поет.

— Чарэма! У тебя брат уже есть. Хой-гора! Две горы у нас теперь. Одна над паулем стоит. Другая в юрте Хантазеева в люльке спит. Ха-ха!

— Чарэма! Много денег получаешь? Куда деньги идут? Купи у меня оленей! Ружье купи! Вчера медведя убил — шкуру купи? Дочь в придачу отдам! А?

…Слушает Чарэма разговор стариков и смеется. Мудрый народ! Все знают! Только разве он совсем русский стал? Нет. Он манси. Он не хуже других знает свою работу. Не нужна ему лучшая невеста из пауля. У него есть своя, лучшая на руднике, Анюта! Вот она ушла с Поликарпом к отцу в гости, на торжество его звать. Как их встретит отец?! Придет ли он в пауль сегодня? Придет, если гнев кончился весь! Разве Чарэма забыл отца и мать? Нет, не забыл! Он больше всех любит их. Брат есть теперь у Чарэмы… Хороший, говорят, мальчишка. Горой зовут… Хорошо бы домой на стойбище сбегать, хоть одним глазом на него взглянуть. Хорошо бы в юрте побыть, у чувала посидеть, песни отца послушать, руки матери потрогать. Хочется домой Чарэме, но надо быстрей закончить работу.

Вот мальчишки толкутся у окон, заглядывают. Интересно им посмотреть на Чарэму. Вот женщины пришли, в правление совхоза, сели у стола, смотрят на Чарэму, шепчутся. Вот и Акрынов пришел, по плечу Чарэму похлопал, спрашивает:

— Как дела, сынок? Скоро свет включать будем?

— Скоро, скоро, Акрынов! Вот только последний болт вкручу! Селиванов скоро придет. Поликарп с Анютой придут. Чарэме о семье расскажут. Скоро, скоро, Акрынов. Отца подождем. За светом дело не станет.

II

Все готово. Комната правления совхоза полна людей. Пришли рабочие из бригады, оленеводы из стойбищ, подъехали гости из соседних паулей.

Пришел и отец Чарэмы.

Он держит на руках малыша. Наталья разрешила ему взять его с собой, только велела завернуть потеплее, покрепче и закрыть лицо.

Чарэма уже установил щит и стоял, вытирая руки. Сначала он не увидел отца. Первыми вошли Селиванов с Акрыновым, а потом Белов и Анюта.

Отец шел в середине, кланяясь и кивая знакомым, отвечал на приветствия.

Кивнул он и Чарэме. Кивнул, оглядел его.

— Здравствуй, сын.

— Паче, рума отец.

— Вот пришел на праздник. К тебе пришел в гости. С румой Беловым пришел.

— Мама где?

— Мать не пришла. Дома осталась. Не встает еще. Поправляется.

Помолчали.

— Это… брат мой? — спросил Чарэма, беря на руки малыша.

— Это… сын мой, — ответил Хантазеев.

Манси обступили Хантазеева, начали поздравлять его с новым сыном, хвалить Чарэму, брать на руки ребенка.

— Хантазеев! Сын у тебя какой… большой, большой!

— Хой! Гора! Я ему имя такое дал.

— Мы про Чарэму говорим.

— А я про Хоя. Вот он какой у меня. Лучше Чарэмы.

— Поздравляем с сыном тебя.

— Спасибо, спасибо.

«Любят Чарэму и меня любят», — думал Хантазеев.

У щитка разгорелся спор: кому включать свет.

— Селиванову включать. Шефу!

— Акрынову, директору.

— Пусть Белов Поликарп Иванович включит. Это мечта его.

— Жребий метнем! Чтоб никому обидно не было.

Послышался голос Анюты:

— Как же так! Чарэма здесь родился! Чарэма — бригадир наш! Чарэма и щит устанавливал. Ему включать!

Селиванов кивнул: правильно.

Поликарп крикнул:

— Включай свет, Чарэма Хантазеев. Свет от юга до океана, елки-моталки!

Все притихли, ожидая. Казалось, было слышно, как стучат сердца, как стучит весна в окна, открытые настежь. Оленеводы, рыбаки, охотники из дальних становищ, мальчишки смотрят на Чарэму.

Он медлил: пусть помолчат, пусть радость ожидания еще сильней заставит стучать сердца.

Горят керосиновые лампы, восковые свечи. Свет слабыми полосками освещает лица, одежды, стены.

Ленин в кумачовой рамке глядит задумчиво с портрета.

Люди ближе встали в круг.

— Включай, Чарэма, милый! Давай, давай, сынок, не томи!

«Умный у меня стал Чарэма. Большой человек стал Чарэма!» — подумал Хантазеев и крепче прижал Хоя к груди.

Послышался шепот Поликарпа:

— Товарищ Ленин, свет включаем!

Селиванов заметил слезы на глазах Белова, положил ему руку на плечо и подал знак Чарэме.

Чарэма плотно вложил ножи рубильника в губки и вздохнул. Синеватая стрелка вольтметра прыгнула и остановилась на 220 вольтах. Вспыхнуло яркое желтое пламя, ударило в глаза. Глаза зажмурились, как будто в комнату вкатилось целое солнце. Люди вскрикнули, кинулись друг к другу, протянули руки к лампочкам и зааплодировали шумно, дружно.

Хантазеев еле сдержался, чтоб не заплакать, видя, как