Молния в черемухе - Станислав Васильевич Мелешин

Он несколько подобрел душой оттого, что дома у него столько радости, и стал жалеть, что Чарэма не знает ни о чем, Чарэмы нет дома.

Однажды к нему прибежал взволнованный Бахтиар, дернул за руку свою маленькую худенькую жену. Он протиснулся в дверь, прикрыл ее плотно и подтолкнув жену к занавеске, за которой лежала Ильча с сыном, затоптался на месте, потирая руки.

«Опять что-нибудь с оленями случилось?» — глядя на растрепанного Бахтиара, подумал Хантазеев, подошел к нему и сурово обнял взглядом его толстое испуганное лицо.

— Ну, говори что?! Опять горе какое?

Бахтиар отрицательно замотал головой, взял Хантазеева за руку и отвел в сторону, будто хотел сказать что-то страшное. Глаза его вдруг засмеялись, хитровато поблескивая, как у мальчишки, которому что-то известно.

— Емас, рума! Э! Вот, рума… — задыхаясь от волнения, пролепетал он, а потом, собравшись, привстал и крикнул в ухо Хантазееву: — Новость есть! Э! Радость есть! Э!

— Да говори ты какая!

Бахтиар одернул на себе широкую замшевую куртку, расправил пояс на животе.

— Чарэма вернулся! Э! В совхозе он, на Суевате! Э! С ним много русских пришло. Сам видел!

Бахтиар ударил себя в грудь кулаком и, наклонив голову, открыл рот, ожидая похвалы бригадира.

Хантазеев хотел ласково похлопать Бахтиара по плечу, но сдержался и равнодушно сказал:

— Э-э-э! Медведь… Опоздал ты. Я об этом давно знаю. Чарэма в совхоз вернулся! Однако домой не вернулся. Ну, спасибо тебе…

Бахтиар обиженно поджал губы и опустил голову, будто говоря: «Ну что ж, я свое дело сделал. Радость тебе принес…»

Слухи о сыне дошли до Хантазеева еще позавчера. Старуха Анямова передала ему, что ее сын видел Чарэму на Суевате. Другие манси, направленные Акрыновым к Хантазееву по совхозным делам, сообщили ему, что Чарэма «большой начальник стал», ходит с Акрыновым и русскими по домам и юртам, осматривают стены и потолки. Третьи говорили, что Чарэма со своими работниками лазит по крышам и что-то колдует там с инструментом. Все, кто говорил Хантазееву о сыне, хвалили Чарэму, хвалили Хантазеева.

Весть о том, что Чарэма вернулся в родной Суеват, Хантазеев принял сдержанно. Ждал, что сын придет сразу на стойбище. Ждал каждый вечер с обидой и грустью на сердце.

Он и сам побывал в совхозе у Акрынова, сам видел молодых манси, ушедших год назад с Чарэмой на рудник. Видел поставленные вдоль улицы столбы и протянутые провода.

Чарэму он не встретил. А искать сына помешала ему отцовская гордость.

Бахтиар кашлянул и этим отвлек Хантазеева от мыслей.

— Как олени? Все целы? Ты готовишься в путь? — спросил его Хантазеев.

— Готовлюсь! — обиженно ответил Бахтиар. — Только как же это, рума бригадир… Чарэма ведь приехал! А ты не рад. А я рад…

— Чарэма, Чарэма… — нарочито весело передразнил Хантазеев помощника, — Чарэма сам по себе. Мы сами по себе.

Бахтиар обиделся, замахал руками.

— Я радость тебе принес, а ты не рад! Ты и мне не рад. Почета от тебя мне нет! Уйду я. Прощай пока.

— Прощай, рума Бахтиар. Спасибо за хорошую новость, — кивнул Хантазеев. Бахтиар оглянулся:

— А? Ты рад! Я тоже рад…

Его жена выглянула из-за занавески. Бахтиар взял ее за руку, и они вышли.

Хантазеев улыбнулся, веря, что недолго будет сердиться на него добрый и неуклюжий Бахтиар, и услышал голос Ильчи…

— Чарэма придет к нам скоро! — радостно говорила она.

Малыш лежал рядом, поворачивал головку, перебирал слабыми ручонками.

«Здоровый родился. Четыре килограмма. Богатырь вырастет», — подумал Хантазеев и погладил руку Ильчи, наклонился к ней.

— Ты выздоравливай поскорей. Хозяйкой снова будешь ходить по юрте. В чувале огонь разведешь, пищу сваришь, нас с сыном накормишь. Сын младший с нами плакать, петь будет. Пусть кричит! Скоро на летние пастбища уйдем, в горы. Туда, к стоянке, откуда я увез тебя. Молодой ты была, красивой. Меня полюбила, ах, хорошо! Род Хантазеевых тебе почет несет…

Ильча положила руку на голову мужа, погладила волосы.

— Иди, отец… на Суеват, к Чарэме иди. Пусть домой придет. Посмотреть на него хочу.

— Нет, нет! Проклял я Чарэму. Гнев отца не прошел еще.

— Я мать… Иди, иди. Позови Чарэму в дом. Прости его.

— Я отец! Он сам прийти должен. Совсем семью забыл. Не знает, что ты родила. Не знает, что брат у него есть.

Хантазеев пошлепал ладонью по голому животу малыша, вздохнул, зашептал: «Не знает, не знает».

— Сердитый какой ты, отец. Знает Чарэма. Все об этом знают. А сын родной раньше всех узнал.

— Не придет он. Стыдно ему. Глухой он человек вырос. Не пойду к нему. Я отец! Хозяин семьи. Я старший. Чарэма сам прийти должен. Будем ждать. Вот сяду, буду ждать. Нельзя обычай нарушить. Кто проклят, прощения просит. Только здесь, в юрте, простить могу, если сам придет. Будем ждать, Ильча!

Хантазеев развел огонь в чувале, отнес жене еду, взял малыша на руки, заходил по юрте; качая сынишку, пел ему глухим грубоватым голосом, импровизируя:

— Лето приходит в юрту, сын весны. Травы зеленые растут, мох, ягель — пища оленю. Над стойбищем солнце каждый день — гость почетный. Тундра широкая, вольная, далеко-далеко уходит она к океану… Страна моя…

Хорошие люди кругом живут… Вот милка-дочь Наталья… Врач она. Ильчу лечила, тебе «здравствуй» сказала… На Суевате сейчас живет… Давно у нас не была. А Чарэма брат твой. Он большой, взрослый. Он тебя полюбит. Я отец ваш. С Чарэмой мало-мало поссорился я. Но пройдет обида, и все хорошо станет. А может, я не прав, может, плохой я отец? Вот ты вырастешь, сын мой, скажешь, какой я отец! Ты будешь оленя знать, край свой родной, будешь помощником моим, почетным оленеводом. Люди будут хвалить тебя, хвалить род Хантазеевых… Что смеешься? Сердце отца в тебе. Что плачешь-кричишь?! Весна на крыльях тебя принесла! Не веришь?! Ай-яй-яй!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Наталья возвращалась из поселка, где с фельдшером Язевой она производила медицинский подворный осмотр и делала детям прививки.

Прошло три недели. Теперь она шла на стойбище к Хантазееву навестить Ильчу и дать ей несколько советов по уходу за новорожденным.

Эти дни она чувствовала себя счастливой хозяйкой, которой подчинялись все: от манси-мальчишки до директора совхоза Акрынова.

В тундре веяли теплые ветры. Голубые ленты болот, зеленые густые травы, медные лбы камней-валунов и граненые гранитные ребра скал — все блестело на солнце, дышало.

Здесь, на тихом побережье озера, Наталья бегала по скрипящей под каблуками гальке, переливала в ладонях чистую воду, ложилась на мягкую пахучую траву, смотрела в низкое сизое небо.

Щеки