Жизнь зовет - Владислав Александрович Колчин

Старик сначала немало подивился такой дерзости, но спорить не стал.

— Э, мать, быть по-твоему. Баян, так баян. Тряхнем старинушкой.

С необыкновенно серьезным выражением лица, чуть склонив голову к мехам, он перебирал клавиатуру инструмента, чутко вслушиваясь в каждый отдельный звук. Особенно внимательно проверял басовые голоса. А потом, сомкнув меха, строго-строго посмотрев куда-то в невидимое, рванул вдруг такую огневую русскую, что, казалось, стены комнаты вдруг раздались необъятно и со всех сторон встала в рост богатырская, щедрая на веселье Русь. Залились колокольчики троек, загикали парни, завели шуточную хороводную девицы. В ярких звуках, в темпе, безудержно веселом и стремительном, утонуло все, что тревожило Петра, и он, посветлев лицом, жадно слушал отчаянно-веселую песнь баяна.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Дом Жигулева стоял возле пруда так близко, что вечерами слышалось в комнатах сонное всхлипывание волн. И по утрам Алексей Петрович всегда отправлялся рыбачить.

Радовал его город — спящий, мирный, предутренний, туманом еще окутанный.

«Как хорошо, что в каждой извилине дороги не должен прятаться танк, что из окон домов не торчат дула орудий», — подумал он в это утро, вспомнив вчерашние последние известия по радио.

Припомнились однополчане, и вздохнул тяжело. «Интересно, а где те, кто невредимым вышел из последних боев в Праге? У себя, конечно, на Кубани… Сейчас, поди, коней колхозных на водопой гонят, машины в поле готовят. Опять семьей все, веселой, дружной…»

Вспомнил и свою семью первую, которая погибла во время войны…

Он попытался разогнать невеселые мысли, загляделся на пруд, любуясь его гладью, заставил себя думать о другом. Сегодня он закончит шифоньер…

В прошлом году накупил и стамесок, и долот, и рубанков, и фуганков, и досок целый воз. Недели три не вылезал из-под навеса, где установил верстак. Тесал, строгал. Купив махорки, курил в перерывах козью ножку. Вышел из-под его рук недурной шифоньер. Захотелось ему тогда еще такой же смастерить. Возился с ним несколько дней — и бросил. Надоело. И вот снова решил к нему вернуться, но вдруг в глазах его застыл какой-то немой вопрос. Жигулев нахмурился. В мозг пробралась мысль, единственная и нужная: то ли делаешь, чего бы тебе хотелось? Доволен ли ты собой?

И в задумчивости, уловив волнения души своей, Жигулев отрицательно покачал головой.

— Алексей Петрович, ты опять в одном кителе? — услышал он за спиной голос жены.

Наташа стояла у самой воды, и длинный подол ее цветастого халата подхватывало шустрой волной.

— Ну, конечно, опять, — мягко улыбнулся жене Алексей Петрович, выбрасывая на берег мокрые весла. — Не тулуп же мне одевать, засмеют.

Алексею Петровичу Жигулеву к шестидесяти годам жизнь начала казаться скучной. Он привык, чтобы у него не хватало времени, чтобы дни летели в бурном круговороте, в стремлении к чему-то значительному. А жизнь генерала в отставке предлагала взамен этому совсем другое.

…Бывает так: сел пассажир в вагон, ознакомился с обстановкой, разговорился с соседями по купе. Летит вперед поезд. День сменяется ночью, потом наступает второй день, третий. За окном плывут степи, горы, леса. А в купе за это время уже образовалась дружная семья. И все знают, что молодой человек в черном свитере и очках едет в экспедицию, а девушка с искусно уложенной прической направлена после института преподавать в сельскую школу. Что пожилая женщина в черном платке отправилась к сыну на целину воспитывать первого внука. У всех свои заботы, свои планы. И вдруг находится в этой компании человек, которому нечего рассказать о будущем…

И вот он, человек, поехавший на отдых в деревню, сходит на глухом полустанке, покидает уютное, обжитое купе, и ночь встречает его сыростью и безлюдьем.

Резко прозвучит сигнал отправляющегося поезда. Оживленно запостукивают колеса. Замелькают освещенные окна. И, наконец, уплывает в темень маленьким светлячком красный глазок последнего вагона, и чужая ночь плотнее обступит человека. Все непривычно, все незнакомо. И невольно чувство одиночества скует человека, и снова захочется ему очутиться в купе, среди людей, в быстро летящем поезде…

Алексею Петровичу пришлось испытать чувство, похожее на чувство такого пассажира. Оторвавшись от армейской жизни, генерал первое время жил мыслями о покое, необходимость которого была внушена ему окружающими. Но покой этот быстро наскучил. Не хватало бодрой, ритмичной армейской обстановки, не хватало товарищей.

И Жигулева потянуло к людям, живущим большими заботами. Он поступил на завод. Быстро сошелся с людьми. Но работа в заводской досаафовской организации тоже не много радостей ему принесла. Однако вольно или невольно он понемногу стал втягиваться в производственную жизнь, тоже, как и армейскую, ритмичную и бурную.

Особенно ожил, когда партком утвердил его членом комиссии по контролю за внедрением новой техники. Тут уж его беспокойной натуре нашлось применение.

В этот осенний вечер Алексей Петрович был не в духе. Мрачный он долго вышагивал по комнате и ворчал вполголоса сердито и отрывисто.

— Дьяволы… Черти задастые… Парнишка робок, нет чтобы помочь… На его же шею норовят сесть и ножки свесить.

Припадок раздраженности напал на него после знакомства с делами Орлика. То было его первое серьезное поручение партийной организации завода. Сердцем почуял старый генерал нездоровую обстановку в цехе. Особенно возмутил его Груздев.

— Дубина, — ругался Алексей Петрович, — не скажет прямо, а все ужом норовит в сторону выскользнуть. А линию свою ведет. А куда она, линия та, направлена…

Настроение генерала не развеялось и тогда, когда жена напомнила ему про купленные в кино билеты. Однако пойти в кино он не отказался.

Было прохладно. С низкого, глухо затянутого тучами неба чуть моросило. Акации в саду пожухли, съежились.

Супруги Жигулевы шли молча, изредка обмениваясь малозначащими фразами. У кинотеатра они остановились. Наташа рылась в сумочке, доставая билеты, Алексей Петрович рассматривал публику. Увидев пробиравшегося к нему Орлика, он приятно удивился. Чем-то родным, простым и здоровым веяло от его хлопчатобумажной синей куртки, изрядно помятой, слинялой и, видимо, севшей после стирок, от его искренне радостных карих глаз, от свежих, чуть припухлых губ.

— А, изобретатель, — с отеческой шутливостью заговорил Алексей Петрович. — Каково живется? Как дела движутся?

Они сошли с тротуара и, одинаково довольные, трясли друг другу руки.

— Идут дела. Узнал вот вас и направился к вам.

— Отлично, батенька. Горячи коня, коль не хочешь в хвосте колонны пыль глотать.

Он взял Орлика под руку, подвел к жене:

— Будьте знакомы. — Добавил вкрадчиво: — Придется, Наташенька, по случаю такой приятной встречи, на