Жизнь зовет - Владислав Александрович Колчин

днем вспоминается блеск майского утра, так проходила в памяти Петра его любовь. Он снова видел смешливую веснушчатую девчонку в пышном платье, ее брызжущие счастьем серые глаза, заново ощущал стук ее сердца у своей груди. А потом все исчезло. И Петр не мог понять, что же, собственно, у них произошло.

Этот вопрос он задавал себе уже не раз и все никак не мог на него ответить. То он беспощадно обвинял Лиду, то вдруг каялся и искал пути примирения…

В зале было холодновато. Пассажиры дремали, зябко кутаясь в легкие летние одежды. Не спал только мужчина лет пятидесяти на вид, занимавший диван напротив.

Невысокий, коренастый, с приятной полнотой, он производил впечатление довольного человека. Щеки и подбородок его мягко лоснились после недавнего бритья. Военного покроя костюм был заботливо отутюжен, голенища сапог начищены.

Мужчина читал газету, временами опускал ее на колени, видимо, давая отдых глазам. В такие минуты Петр встречался с живым, беззаботно-веселым взглядом черных горячих глаз.

Озябнув, Петр решил размяться и, встав с дивана, медленно пошагал по проходу. Когда, дойдя до стены, он стал возвращаться обратно, сосед приветливо улыбнулся и бросил:

— А вы стойко боретесь со сном.

Петр улыбнулся ему в ответ.

— Едете куда или трамвая дожидаетесь? — спросил мужчина.

— Трамвая жду.

Он сел рядом, попросил газету, еще раз вгляделся в лицо мужчины и подумал, что где-то лицо это видел… Разговорились. Покачивая осуждающе головой, узнав, что у Петра нет детей, мужчина сказал:

— Так нельзя, батенька. Дети — цветы жизни. Без них она бледна. — И спросил: — А сколько лет, по-вашему, моему меньшому сыну?

Петр внимательно посмотрел на него. Ближе лицо казалось другим. На высоком покатом лбу кожа хранила следы резких складок. На щеках тоже были морщины. Энергичный подбородок чуть выдавался вперед, делая посадку головы несколько надменной. Но нос скрашивал суровость и холодность этого лица. Он был округлым, без резких линий и чуть вздернутым. Трепетно раздутые ноздри свидетельствовали о жадности к жизни.

— Ну, как? — ободряюще мигнул мужчина Петру, без стеснения выдержав его изучающий взгляд.

— Трудно сказать, — нерешительно ответил Петр. — Примерно лет за двадцать.

Ответ доставил мужчине заметное удовольствие. На его лице мелькнула улыбка, а в голосе зазвенели нотки ликующего превосходства.

— Э, батенька, не умеете угадывать. Моему сыну… — он передохнул, выдержав паузу, и грянул: — еще и в школу не ходит.

Разговаривая, Петр заметил, что за внешней простотой и шумливой подвижностью незнакомца чувствовались уверенность и цепкая воля, не упускающая из поля зрения ни одного значительного факта. Разговор зашел о заводском деле. Петр с видом знатока отозвался:

— Пресно все, изо дня в день одно и то же.

Жигулев (так отрекомендовался мужчина) с интересом посмотрел на Петра.

— А вам что, остренького недостает?

— Вот именно.

— Так не ждите, разбавляйте сами пресное-то остреньким…

Петр не утерпел, рассказал Жигулеву обо всем, что его волновало по работе, призывая как бы встать на свою сторону. Но тот, выслушав, не поддакнул Петру. Только пожал плечами.

— И за что вы браните их, удивляюсь?

— Как за что? За лень эту мещанскую… за бюрократизм, косность…

— Ха-ха-ха! — смех Жигулева был безобидным, а глаза хитрыми.

Петр притих и с недоумением спросил:

— Что смеетесь?

— Над вами.

— Надо мной?

— Угу, — не сгоняя улыбки с широко расплывшегося лица, Жигулев пояснил: — Горячи больно… а в серьезном деле надо ровным быть.

Петр посмотрел на него обидчиво.

— Да, — подтвердил Жигулев, — надо быть ровным и настойчивым. Рано или поздно разумная идея пробьется в жизнь…

— Но время-то идет, — оборвал его Петр. — Поймите вы… Они отвергают «непрерывный метод».

— Они, как вы выразились, ленивые, самодовольные…

— Да.

— А вы где?

— Но я же один.

— Один… — повторил Жигулев и качнул головой.

— Да…

Жигулев положил на плечо Орлика руку и неторопливо заговорил:

— Нет, не один. Есть коллектив. Я, батенька, не могу судить о ваших делах точно. Но вообще, по ситуации, нарисованной вами, скажу. Вспомните-ка историю с картофелем, завезенным когда-то в Россию. Зажарили по незнанию не клубни, а бобунчики, попробовали, обругали и картофель и того, кто хвалил его, и выбросили. И пошли гулять в народе толки о непригодности картофеля к пище. Но кто-то наконец добрался до истины. И истина победила. А мы сейчас только посмеиваемся над тем, кто по вершкам судил о корешках. Так вот, ваша задача — показать клубни вашего метода. Надо сделать опыт в малых масштабах…

— Но это же немыслимо! — перебил его Петр. — Не строить же специально миниатюрный стан и мартен.

Жигулев, словно не слыша его, твердо повторил:

— Надо сделать опыт.

Они смолкли, думая каждый о своем. День уже занимался. Солнце лилось через огромные окна зала, оживляя его. Между диванами пошли уборщицы. Их голоса и шлепки мокрых тряпок по кафельному полу будили людей. Пассажиры потягивались, зевая, растирали отекшие лица, сонно вздыхали.

Орлику можно было уже выходить к трамвайной остановке, но он медлил, не находя удобного случая сказать об этом Жигулеву. Ему хотелось проститься с ним потеплее. Выручил его сам Жигулев. Он поднялся первым, сказал:

— Собственно говоря, нам пора выходить.

— Извините, вы тоже местный?

— Не в полной мере, но да.

Они тронулись. По дороге Жигулев признался Петру, что когда-то в молодости он был такой же горячий. Романтика бросила его в самое пекло грозных боев гражданской войны. Лихо рубал деникинцев. На польский фронт рысил в голове полка кубанцев.

Петр заинтересовался его биографией.

— Биография самая обыкновенная, — усмехнулся Жигулев. — Командовал бригадой, дивизией. Незадолго до Отечественной войны оставил армию и с головой ушел в хозяйственные интересы крупного кубанского совхоза. Грянула Отечественная. Седлали кубанцы своих коней, приходили прощаться с директором, то есть со мной. Не стерпел и я, старый рубака. Попробовал было решить дело в райвоенкомате — местные власти не отпустили. Тогда написал письмо Буденному, которого знал лично, и вскоре формировал из земляков конную дивизию. Прошел с ней и горести, и радости военные. А теперь в отставке. Посоветовали врачи ехать на Урал: сосновый лес, озера, умеренный климат — что лучшее придумаешь для человека, которого то и дело старые раны донимают, одышка мучает. И вот уже год прошел, как обосновался здесь. Ничего, нравится. И завод ваш понравился. Я ведь еще и работаю, не только отдыхаю.

— У нас? — удивился Петр.

— У вас, — подтвердил Жигулев. — И ваше лицо мне знакомо. И Груздева знаю. И Пуховича тоже. И думаю, что теперь и с вами у меня дружба поведется. Работа, правда, у меня не техническая. По линии ДОСААФ.

Простились они в центре города, у сквера.

Орлик крупно шагал по