Жизнь зовет - Владислав Александрович Колчин

— Разумеется, — поддержала мужа Наташа.

Холеное, но неполное лицо ее выделялось красивыми линиями прямого носа. Глаза большие, черные.

Перехватив взгляд Петра, она отвела их в сторону, прищурилась на огоньки машин.

Алексей Петрович между тем осыпал Петра вопросами. Вначале Петр отвечал коротко, не вдаваясь в подробности. Ему было как-то неудобно при жене обо всем рассказывать. Но понемногу разговор увлек его, и он перестал чувствовать неловкость, посмелел. Кажется, и Наташе тоже было интересно его слушать. Она следила за разговором, и лицо ее временами оживлялось. И тогда Петру она нравилась больше.

— И вы понимаете, пустили мы эту направляющую спираль, подаем с механиком предложение, — продолжал рассказывать Петр. — Техническое руководство подписывает его нам. А дошло дело до бризовских зубров — и запнулось. Не полагается, говорят, платить за это, вы инженер, и так должны работать творчески. Ну, механик мой плюнул, махнул рукой и отошел в сторону. Я, говорит, за свою жизнь не раз такое встречал и совсем было зарекся подавать предложения, да ты вот смутил. А меня за живое задело. Как, думаю, так. Экономический эффект признан, рабочие места на стане сокращены, а вознаграждения авторам платить нельзя! Написал я письмо в редакцию, в здешнюю, городскую. Целую неделю охотился за газетой, не поместили ли? Нет, все не помещают. Тогда я направился в редакцию. Сидит там женщина. Ответственный секретарь. Когда она узнала, кто я, лицо у нее прямо багровое стало. Но говорит вежливо. Мы, говорит, все проверили. Факты не подтвердились. Как же, спрашиваю, проверили? И у станов никто не был, и со мной никто не говорил. Ваше мнение, отвечает, в письме изложено. С сутью предложения мы ознакомились в БРИЗе по документам. Так что мы в курсе дела. Кроме того, мы лично ознакомились с тем документом, руководствуясь которым, работники БРИЗа производят вознаграждения авторам. В нем черным по белому написано, что инженерно-технические работники получают вознаграждение только за оригинальные предложения. А у вас ничего оригинального нет…

— Ничего, ничего. Все проверим, обсудим… А деляг пришпорим. Ныне, брат, за это дело партия крепко взялась. — И тихо, словно рассуждая сам с собой, добавил: — Сейчас таким вот вихрастым да задорным дорога широко открыта, только аллюр хороший держать нужно…

Орлик обрадовался этой минуте невольной откровенности, и он признался Жигулеву:

— Понимаете, сбили меня в цехе. Давай да давай. Ну и взялись вчетвером опытную установку делать. Миниатюру будущей, постоянной.

— А кто же это вас сбил?

— Есть горячие головы. Слесарек у нас, Володька. На первый взгляд бесшабашный такой. И дело-то, кажется, его — сторона. А зацепился за меня и не отстает. И напарника своего, Захарыча, туда же тянет. Покажем, говорит, что мы не лыком шиты. Хотя, мол, и старый у нас цех, а люди молодые. Живут сегодняшним днем. Не знает только, как быть, рассказать об их идее в комитете комсомола, или подождать пока, чтобы не опростоволоситься. Я посоветовал, пока не говорить. Надо сначала все продумать.

— Что ж… — ответил Жигулев и замолчал.

Он знал, что самоуправством в цехе заниматься не дело. Но затеяли товарищи уж очень важное, — и верил, что сейчас на заводе найдутся и мастера хорошие, и оборудование… Решил поговорить с Сиверцевым. Вслух сказал:

— У главного инженера буду завтра.

…Бывает в жизни человека миг, когда он внезапно начинает чувствовать, что рожден не только для того мелкого и незначительного, чем живет повседневно. Этим чувством жил сейчас Петр.

Расставшись с Петром, Жигулев долго и со всеми подробностями рассказывал жене об их новом знакомом.

— Горит, Наташенька, парень. Влез по уши в инженерные дела, а на все остальное махнул рукой.

— Но, может быть, это и хорошо — целеустремленность?

— Как тебе сказать… Жена вот его бросила…

— Бросила?

Глаза Жигулевых сошлись.

Алексей Петрович огорченно вздохнул.

— То-то и оно.

— И как он?

— Как? Ничего… Поболел с неделю. Я ему советовал: сходи, потолкуй по душам. Явная же ошибка. Чертыхнулся и попросил больше не говорить о ней. И, кажется, сам не думает. На заводе языки чешут. Кое-кто посмеивается. А он зарылся в чертежи и знать ничего не хочет.

— А как они, встречаются случайно?

— При мне было раз. Как враги или, вернее, как петухи. Прошли, чуть ли не задев друг друга, а головы в разные стороны. И смех, как говорится, и грех.

— Что ж, он один теперь?

— Бабушка у него. Его счастье — есть кому рубашку выстирать.

Наташа взволнованно взглянула в глаза мужа:

— Почему, Алеша?.. Почему разрыв… Так быстро и легко?

И не дождавшись ответа, сказала сама:

— Не было, видимо, у них ничего прочного… Нас ведь не разорвать!.. Вспомни!..

Вспомнилось обоим. Ярко, как наяву, проплыло первое их свидание.

…Избитая тысячами копыт снежная степь. Побледневшая предутренняя луна. Хлесткая поземка.

Горячая кавалерийская лава, вспоров ночную тишь бешеным топотом коней, выстрелами, криком и свистом, скрылась за фашистскими укреплениями. Степь снова погрузилась в сон. Но прежней тишины уже не было.

Скоротечная схватка испятнала снежную степь трупами людей и коней, и к ним, в ночное безмолвие, шли санитары.

Наташа тащила на себе выбитого из седла пулеметной очередью генерала. Наспех наложенные повязки сползали, и приходилось все время поправлять бинты. Человек исходил кровью, слабел. На полдороге Наташа обессилела. Конник, положенный боком на снег, приподнял голову, хрипло позвал:

— Сашко!

Наташа кинулась к нему, склонилась к его лицу.

— Кто… Кто вы? — настороженно спросил раненый.

Выслушав Наташу, ткнулся лицом в снег, полежал, пугая ее своей неподвижностью, потом позвал:

— Трогай, сестра, холодно…

Сцепившись руками в одно, метр за метром, кровавя вытоптанный снег, ползли они к своим. Кто кому помогал: видавший ли виды генерал не обстрелянной еще сестре, она ли, здоровая, ему, истекающему кровью, — нельзя было разобрать.

Их воля слилась в одну; когда слабела Наташа, мужская рука властно тянула ее вперед, а когда изможденный падал он, то чувствовал, как напрягаясь, влекут его туда, где жизнь, и тепло, и люди, слабые девичьи руки, и тот снова поднимал голову…

— Да, такое не забывается, — Наташа бережно отбросила спустившуюся на лоб мужа прядку волос.

А Алексей Петрович, думая о чем-то своем, проговорил:

— И Петр вот так же… Всю душу в дело вкладывает. Да вот этот Груздев… Но ничего, в парткоме разберутся.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

После того, как утихла в коридорах дневная сутолока, секретарь парткома Зимин рассовал по ящикам стола скопившиеся за день бумаги, оставив только две: тонкую папиросную с традиционным изложением назначенного на вечер совещания и мятую страничку из школьной тетради, заполненную большими буквами.