Жизнь зовет - Владислав Александрович Колчин

— О, Лидия Ивановна, да это же пустяки. Идемте, я помогу вам.

Пухович молодцевато вскочил с кресла, одернулся, поправил сбившийся галстук и осторожно тронул Лидочку за локоток.

— Ну, двигаемся…

У мартеновского цеха грозно рокотал мотор овитого пылью бульдозера. Засматриваясь на него, Лидочка и Пухович кружили по взрыхленной перед цехом площадке, отыскивая дорожку.

— Эка, ведь наковырял дьявол, — сердито бормотал Пухович, носком лакированного туфля ощупывая подозрительно накренившуюся глыбу земли.

— Кажется, ничего, выдюжит…

Он оглянулся на Лидочку, улыбнулся и посторонился, пропуская ее вперед.

— Шагайте.

— Между прочим, — сказал как бы вскользь Пухович, — как это Петра Кузьмича угораздило?

— Что? — вспыхнула Лидочка.

— Ну, — замялся он, — нахулиганить?

Лидочка, недоумевая, смотрела на него. Тот смутился. Превозмогая неловкость, спросил наконец осторожно:

— Вы разве ничего не знаете?

— А что случилось?

— Ведь его же на пятнадцать суток посадили.

Лидочка вздрогнула.

— Нет, этого я не знала.

Лидочка неуверенно поставила на глыбу земли одну ногу, постояла, пробуя ее надежность, потом перенесла другую. И тут земляной ком осел, сполз набок, вниз, к бесформенному, с рыжими глинистыми стенами котловану. Она смешно взмахнула руками, изогнулась резко назад, стремясь сохранить равновесие, и, не удержавшись, спрыгнула. В ту же минуту на талию опустились тяжелые сильные руки, крепко сжали ее и бережно приподняли.

Зардевшись, Лидочка отступила. Она механически постукивала о землю каблучками и вся сосредоточилась на неожиданном, сильном и дружелюбном прикосновении Бориса.

До входа в цех они не проронили ни слова. А когда поднимались по крутой полутемной лестнице в контору цеха, Лидочка снова почувствовала на талии руки Пуховича. И смущенно отстранила их.

Лида слушала, как он журил начальника цеха, видела перед собой извиняющиеся глаза того и все больше удивлялась: неужели Пухович такой сильный человек, что его боятся?

— Ну, теперь у вас с ним дела пойдут, — уверенно сказал он, когда вышли из цеха, и покровительственно улыбнулся.

Она не думала, хорошо, плохо ли, но в эту минуту ей хотелось одного — идти и идти вот так, рядом с этим человеком, не говоря ни слова.

Молча они снова вернулись в кабинет.

— Так вот, Лидия Ивановна, придется, видимо, взять над вами шефство.

— Как шефство? — не поняла Лидочка.

— Да вот так, как сегодня. Поводить вас по цехам, с людьми познакомить.

Она коротко взбросила ресницы и вновь опустила их.

Пухович заколотил пальцами по столу.

— И еще, — передохнул он, — еще одно шефство… над вами с Петром. Что-то вы с ним в медведей превратились — ни в кино, ни в театре вас не увидишь.

— Тут вы не поможете. Петр занят. Работы много. Да и вообще…

— Ну, а вы?.. Вы не заняты? Лидочка вздохнула.

— Вы сами понимаете мое положение: ни в кино, ни в театр я, конечно, без мужа не пойду.

— Ну, мы с вами еще подумаем, как найти выход из этого положения.

И Лидочка услышала за обычными, слегка шутливыми словами, иной какой-то смысл. И не могла понять себя, понравилось это ей или не понравилось.

Молча они расстались.

За рабочим столом Лидочка погрузилась в вычисления. Работая логарифмической линейкой, она просчитывала влажность атмосферного воздуха. На куске ватмана вставали цифры.

«При минус двадцати градусах влаги в кубическом метре воздуха не выпадающей — один и шесть десятых грамма. При минус десяти — четыре грамма. При ноль — семь граммов. При плюс сорока — пятьдесят шесть граммов», — механически строчил карандаш.

А в это время на каком-то другом, маленьком, тайном экране ее воображения всплывала крупная мужская фигура с внимательным приветливым лицом. Его присутствие не мешало работать… Сейчас не было вокруг ни столов, ни сотрудников — ни единый звук не проникал в ее сознание. Только столбики цифр, молочный блеск линейки перед глазами и он, тепло улыбающийся человек… и Петр, причинивший ей столько неприятностей. В памяти проносилась вчерашняя ссора… Вспомнилось сегодняшнее утро с его волнениями. И снова тепло улыбающийся мужчина, сочувственный взгляд его, в котором читается: «Отчего глаза твои такие грустные? Ободрись! Разве мир так тесен? Разве жизнь настоящая существует только для других? Разве над твоей головой не яркое голубое небо, не солнце — радость живых существ земли? Это же все твое, если захочешь…» И она мысленно вторила ему: «Да… Я хочу жить красивой жизнью. И это возможно».

И теплые глаза мужчины снова подбадривали ее: «Ты хорошая, милая… Ты права…»

…Лидочка шла после работы около городского сквера. Рассказ Пуховича относительно Петра подтвердился. Итак, ее муж — пьяный забулдыга — сидит за решеткой.

От пруда шел по кустам стриженой акации резкий ветер. Подол легкого платья Лидочки относило в сторону, под короткий рукав скользила ласковая холодящая струя.

Кругом нее спешили люди. Куда звало их: то ли к семье, то ли к друзьям! Слышались шутки, смех. На улице царила атмосфера беззаботности и стремительности, присущая концу трудового дня. Часы работы минули — наступило время отдыха. «Так давайте же отдыхать! — читала Лидочка на каждом лице. — А я, — грустно сравнила она, — чужая всему этому оживлению. Но почему? Потому что этот упрямый и черствый человек стал моим мужем?».

Невольно вспомнилось прошлое. Спокойный и рассудительный отец, не обременявший дочь строгими нотациями. Мать — сплошные хлопоты по дому. Как легко было жить, чувствуя себя окруженной вниманием близких людей. Каждое желание дочери — закон. Сколько было веселых вечеринок! Сколько молодых людей, веселых, общительных! И все это исчезло, как сон…

Совсем рядом раздался осторожный шорох шин. Лидочка оглянулась.

Передняя дверца коричневой «Победы» широко распахнулась, и из нее выглянул Борис.

Мгновенье они молча смотрели друг на друга. Потом Пухович с радушной улыбкой хлопнул рукой по сиденью:

— Садитесь, Лидочка.

Она дернула плечом, рассеянно ответила:

— Мне идти-то осталось… дом уже видно…

Однако как-то безвольно, не отдавая себе отчета, шагнула к машине.

«Победа» круто набрала скорость. Зарябила в глазах чугунная решетка сквера. Вихрем пронеслись мимо ставшее родным окно на третьем этаже, вывески гастронома и булочной, газетный киоск на углу. Пролетел дощатый голубой забор стадиона. Асфальт кончился. Тише пошла машина, тяжко проваливаясь порой в ухабы проселка. Мягко шипели по песку шины. Поплыл нескончаемый строй могучих сосен.

— Ну, будет… Довольно расстраиваться… — неожиданно перейдя на «ты», склонился к Лиде Пухович. — Выручим муженька из беды. А случиться это может с каждым.

Лидочка рассеянно слушала Бориса и не понимала ни его, ни себя, ни Петра и ни того, как она очутилась в машине.

— А куда мы едем? — глухо спросила она.

— Никуда.

Она зорко вглядывалась в Пуховича. Нет того — улыбающегося теплого человека. Что-то неприятное, прячущееся