Жизнь зовет - Владислав Александрович Колчин

А Петр все сидел и сидел за своим столом, превращая беглые штрихи, нанесенные в камере, в стройные, гармонически связанные между собою узлы новой машины.

Но вот, с трудом разогнув затекшую спину, он подошел к окну. Еще взметывались порой на горных пиках водяные смерчи, мчались, неистово кружась, на город, осыпая улицы шумным потоком капель. Но небо уже светлело. Уползали к горизонту, за горную цепь, низкие тучи. Выплывали звезды. Над Чугун-горой появилась луна, заливая скалистые пики холодным серебристым светом.

Петр долго не отходил от окна, бездумно оглядывая притихшую ночную улицу. Где-то, совсем недалеко, были слышны два голоса, слитые в протяжную, немного печальную песню. Мужской, совсем еще молодой, неокрепший, тянул на низких нотах. Но, видимо, не под силу было певцу, и временами, особенно в припеве, неуверенный баритон вдруг срывался на мальчишеский дискант. А девушка вторила ему просто, от души, и эта простота невидимой певуньи умилила Петра.

«Она умнее, чем он, проще», — подумалось почему-то.

Песня смолкла. Петр постоял еще, в надежде послушать другую песню, но парень с девушкой больше не пели.

Вздохнув, отошел от окна, взял с постели подушку и лег на диван так, в чем был, не раздеваясь.

В субботу, когда Петр явился на работу, табельщица направила его к Груздеву. Тот молча ткнул ему форменный милицейский бланк, а сам, пока Петр читал неприятную для него бумагу, равнодушно смотрел в окно. Приметив краешком глаза, что Петр кончил чтение, поднял голову, спросил:

— Каково?

— Что ж, — пожал плечами Петр, — прорабатывайте, как требуют.

— Хм… — буркнул Груздев, — легче всего… Продраим с песочком… Только… Только, — повторил он, помолчав, — жаль мне тебя, черта. — И уже потеплевшим голосом, басовито, покровительственно добавил: — Ты вот что, добрая твоя душа, садись-ка сейчас, да и пиши этот самый… ну, объяснительную записку…

Он пронзил Петра властным насмешливым взглядом, спросил с издевкой:

— А, может быть, лучше собрание проведем? Расскажешь все, как было, коллектив разберется…

Подошел, хлопнул по плечу, подбодрил:

— Не тужи… Все обойдется… Зайдем к Шурыгину… Я ему все объясню…

Не опуская с плеча Петра тяжелую руку, Груздев потянулся к столу и придвинул к краю стопку бумаг.

— Чуешь, какая работка… Явно в твоем вкусе.

Небрежно откидывая страницы, бегло читал:

— «Во исполнение июльского Пленума ЦК КПСС… вам надлежит… совместно с коллективом… мероприятия по механизации и автоматизации прокатного производства…»

Отбросив бумаги, задумался, мерно покачиваясь. Ронял слова медленно, точно взвешивая каждое.

— Такого еще не было… Всю промышленность в одну точку нацеливают… Десятки миллионов людей… Большому быть развороту… Нам, прокатчикам, не последнее слово придется говорить, с первых спросят. Через месяц на парткоме слушать будут.

Посидели в молчанье, вслушиваясь в могучий говор станов.

— Итак, Петр Кузьмич, неделя тебе сроку: план мероприятий продумай, да так толково, творчески…

— План мероприятий?

— Да, да, дружок. Кому, как не тебе это дело поручить? В технических вопросах ты мастак. Держи, понимаешь, курс на полную механизацию трудоемких процессов. Если толково сделаешь — всем носы утрем. А иначе нам, прокатчикам, нельзя. Прокатчики — слово-то как звучит!..

Яков Яковлевич одухотворенно потряс сжатым кулаком и, взглянув на Петра, слегка прищурился:

— Занимайся у меня в кабинете. На стан пока Ермохина вместо тебя поставлю. Согласен?

Петр улыбнулся. В его сознании уже рисовался облик нового реконструированного цеха, где на самом почетном месте — установка непрерывной разливки стали. «Как вовремя, — думал он, — пришла мне в голову эта мысль. Партия, весь рабочий народ встанет сейчас на новую, большую вахту — десятки тысяч устаревших машин будут омоложаться, приводиться в соответствие с требованиями времени, и, кажется, наш коллектив в этом деле не будет последним».

А карие глаза Груздева, наблюдая за довольным лицом Орлика, доверчиво улыбались.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

С трубкой чертежей под мышкой Петр тихо шагал к заводской лаборатории. Начинался листопад. В цеховых скверах бесшумно летели с прореженных крон тополей ломкие листья. Зато яркая мозаика цветочных клумб стала сочней, гуще. Цветочные ароматы нежными струями вплетались в теплый и пыльный воздух заводских проездов, волнуя настроенные на деловой тон сердца людей.

«Только бы на месте был, и все будет хорошо», — успокаивал себя Петр.

У высокой красивой двери он остановился, перевел дыхание. Прислушался. В кабинете разговаривали. Приглушенно ныл за дверью знакомый фальцет Пуховича.

«На месте», — успокоенно вздохнул Петр и, привычно забрав рукой назад волосы, потянул дверь.

Главный металлург сидел, вольно откинувшись на спинку кресла, и, играя автоматической ручкой с выщербленным колпачком, наставительно поучал рыжеватого веснушчатого юнца в синей выгоревшей куртке.

— Э-э, ты еще зелен… Слушай меня…

Оглянувшись на дверь, он удивленно вскинул редкие брови, слегка улыбнулся чему-то и кивнул Петру.

— Садись… подожди минутку.

И, махнув рукой на стул, снова повернулся к юноше:

— Говорю тебе, Юрий, так слушай… Что ты понимаешь в днепропетровских вишнях? Ничего. А это, брат, классная штука. Я прошлый год привез пятьдесят килограммов ее, сушеной, так на всю зиму хватило. Понимаешь, — повернулся он к Петру, — вот такую горсть, — вытянул он перед носом сжатый кулак, — бросишь в кастрюлю — и во сколько наварится! — Поблескивая рыжеватой щетиной, растопыренные пальцы его пятерни поднялись над столом на полметра.

— Ни абрикосы, ни яблоки, — продолжал главный металлург вдохновенно, — не идут так в компот, как вишня.

Юноша растерянно улыбался, устало переминаясь с ноги на ногу. Во время разговора он скромно стоял у стола, держась кончиками пальцев за лакированный угол его.

— Луговка от Харькова километров за сто двадцать. Базарное село. Яблоки, груши — нипочем… Проголосуешь попутной машине и подъедешь… Богатущее на фрукты село, все в садах… Ну, у моих поживешь дня два… Им же вишню нужно посушить.

— Хорошо, если солнце будет, — глубокомысленно вставил юноша.

— Э, погода… В печке вишню сушат… Ну, ты, Юрий, зелен еще у меня! Истопят печь соломой и высушат. Килограмм сто посушат: и тебе хватит и мне. У моих только денег мало, а этого добра сейчас пропасть. А пока они сушат, ты по саду ходи, наедайся на всю зиму. — Помолчал, поглядывая в окно, кашлянул. — Ну, брат, счастливо тебе съездить… — Он вяло пожал протянутую через стол руку Юрия и снова откинулся на спинку кресла.

— Да, — остановил Пухович его уже у двери. — Там это… расходы… за машину, за багаж… плати. Приедешь — рассчитаемся.

Бесшумно захлопнулась за Юрием высокая дверь.

— Хороший парень, — метнул он глазом на дверь. — В отпуск собрался, к отцу, в Харьков. Ну, я его попросил… заодно к моим заедет, привезет чего-нибудь. Ну,