Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

силача были пышные усы и крепкий затылок. Коротко остриженные волосы торчали, как гвозди, на бицепсах можно было неясно различить видимую издалека татуировку. Роста он был небольшого. По сравнению с мощными бицепсами, широченными плечами и выпуклой грудью живот казался втянутым, а спина — узкой.

Сынишка вскочил, пересел на другой стул, словно оттуда лучше было видно. Чайханщик вынес тарелки с хлебом и зеленью, ложки и вилки в стакане и поставил на стол.

— А где пепси? — спросил я.

— Сию минуту.

Силач все бегал вокруг ковра, высоко вскидывая колени и едва касаясь земли. Сжатые кулаки он держал на уровне плеч и иногда на бегу делал сальто. Барабанщик, покрикивая «ай-ай», отбивал ритм. Вдруг он возопил: «Храбрец…» — и смолк, резко ударив в барабан, затем протянул: «…имя которому было…» — и раскатисто закончил: «…Эшкбус!» Трубач подхватил: «Хей-хей!» «Пок!» — откликнулась открываемая бутылка пепси-колы.

— А что дальше? — спросил сын.

Чайханщик поставил на стол бутылку.

— Пепси, — сказал я и протянул ее сыну. Потом взял немного луку и завернул в лепешку.

— Ты говорил про обезьянку. Где же она?

— Обезьянка?

Но он уже не слышал меня, весь отдавшись происходящему. Мужчина продолжал кружить по ковру. Лук был злой. Барабанщик пел: «…прижал к земле… голову… соперника». Трубач зевнул. Слуга принес обед. Подъехал грузовик, затормозил около нас, не заглушив мотора, и голос барабанщика потонул в шуме. Сильно запахло гарью. Мы смотрели по сторонам. И ели. Курицу явно долго варили перед тем, как зажарить. Но лук был злой. Барабанщик все пел, иногда даже с руладами. Силач бегал вокруг ковра, напружинив спину и сжав кулаки. Водитель грузовика дал газ, и из выхлопной трубы повалил черный дым.

— Поднимайся, дружок, пойдем внутрь, — сказал я.

— Но мы же только что вышли.

— Сам видишь, интересного мало — вонючий дым да грузовик ревет.

— Я хочу досмотреть.

— Черт бы побрал этот прокол.

Я откусил ломоть хлеба, поднялся и пошел внутрь посмотреть, как там наш шофер. Он спал, уронив голову на руки и навалившись грудью на стол. Я пошел обратно. Подбежал его напарник, запомнивший меня.

— Сейчас, сейчас. Чуток вздремнет после обеда — и сразу поедем.

— Здесь дыму много, — влез сынишка, — давай подойдем поближе.

— Ладно, пойдем.

Мы перешли дорогу. Про Эшкбуса больше не пели. То ли по сценарию ему полагалось появиться позже, то ли стрела, которую он целовал, уже торчала из позвоночника его врага. Продолжение рассказа о храбрости сына Заля утонуло в дыме и реве грузовика. Барабанщик все бил в барабан, трубач трубил, а силач бегал вокруг рваного ковра, сжав кулаки. Подле них толпились нищие ребятишки. Заметив нас, барабанщик принялся бить еще сильнее, призывая правоверных раскошеливаться. У лавок под деревьями несколько мужчин глазели на представление, прислонившись к стене или присев на корточки.

— Зачем он бегает? — спросил сын.

— Разминается.

— Как это?

— Перед представлением.

— Как это?

— Он разминается перед тем, как начать представление.

— Как это?

— Знаешь, хватит.

— Перед каким представлением?

— Отстань.

— Уважаемый, выезжаем, — крикнул напарник шофера. Сын погрустнел.

— Я хочу досмотреть.

— Ничего, в другой раз досмотришь.

— Когда в другой раз?

— Пора ехать, — сказал я и собрался было идти.

— Да-да, пожалуйста, поторопитесь, — поддержал напарник шофера.

Сын схватил меня за руку, пытаясь задержать.

— Ну, поехали, малыш. Вон дядя нас ждет.

— Давай на другом грузовике поедем.

— На каком?

— Ну, на следующем. Давай останемся досмотрим, а?

— Какой еще следующий грузовик? Откуда мы его возьмем?

— А зачем говоришь, что в другой раз досмотрим?

Я потянул его за руку. Он упирался, пытаясь заставить меня подойти поближе. Водитель грузовика подошел к машине, сел за руль и включил зажигание.

— Пошли, не заставляй людей ждать.

Со слезами в голосе сын тянул:

— Не пойду. Иди сам.

Водитель посигналил.

— Одну минутку. Сейчас идем, — крикнул я и повернулся к сыну. — Покривлялся — и достаточно. Шевелись.

— А я хочу досмотреть.

— Не капризничай.

— Мне какое дело, что тебе надо колесо заклеивать.

— Заки!

— Разве мы не вместе приехали, не в одной машине? Разве нам с тобой не надо в город, домой?

— А почему мне нельзя досмотреть?

Шофер опять посигналил. Я показал, что, мол, уже идем.

Балаганный силач все носился по кругу как угорелый. Барабанщик без устали бил и бил в свой барабан, а красноглазый трубач изо всех сил раздувал щеки. Я понимал — мальчик не виноват, ему и впрямь нельзя не досмотреть. И сказал:

— Так уж и быть, оставайся.

Что я делаю. Как же его оставить?

— Ты умный мальчик. Никуда не уходи. Будь поосторожнее…

Это было ни на что не похоже, ерунда какая-то. Но я продолжал:

— …Да, поосторожнее. Или лучше сядь за тот стол.

И показал на стол, за которым мы обедали. Потом передумал:

— Нет, там же гарь. В общем, будь повнимательней, никуда не уходи.

Я достал монету в десять риалов и какую-то мелочь и высыпал ему в руку.

— Когда увидишь, что люди бросают им деньги, можешь тоже кинуть, если захочешь. Только не все сразу. Не за один раз. И пожалуйста, будь поосторожней.

Я погладил его по голове, подошел к грузовику и сел рядом с водителем. Тот спросил:

— А сынок ваш что же?

— А-а, — отмахнулся я, но, увидев, что этого недостаточно, объяснил:

— Устал он. Я и сказал, оставайся, посмотри на актеров, пока я съезжу. Мал еще.

Шофер сонно улыбнулся. Я высунулся из окна и посмотрел на сына. Он одиноко стоял около ковра.

Когда грузовик тронулся, я помахал ему рукой, но он, по-моему, не заметил этого. Мы уехали.

По дороге шофер поинтересовался:

— Сколько вашему лет?

— Девять.

— Дай ему бог здоровья.

Я смотрел вперед, на дорогу, бежавшую по равнине, словно ручеек. Никогда прежде мне не доводилось ехать так высоко в кабине.

— Хороший какой мальчуган, — продолжал шофер.

— Болтает много.

— Пока маленький, пусть себе говорит что вздумается.

— Верно, говорить можно что хочешь. Не люблю только, когда попусту болтают.

— Да, ездить с таким малышом — не подарок.

Я слегка улыбнулся.

— Вертится, трещит без умолку, — продолжал шофер.

— Бывает, и спит.

Шофер словно не слышал.

— Балуется, шумит. Развлекается, в общем.

— Иногда.

— Я мальчишкой… отец-то мой шофером был, так мне хотелось, чтобы он меня в поездку взял. И ни разу.

Дорога искрилась на солнце.

— Пока не помер, не разрешал даже, чтоб я шоферил.

— Странно.

— Как бы там ни было, а ребенок — отрада в жизни.

— Ну, это зависит…

— Точно я говорю. Большая разница, когда у тебя дети есть.

— Разница только в том, что они есть, — усмехнулся я.

— И как это у вас духу хватило своего одного оставить.

Я