Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

вообще, как это ни ужасно-парадоксально звучит, – лучший на тот период для России выход из Февраля? Ведь «Февраль» девяностых недвусмысленно являет угрозу и самомý историческому бытию России.

Но миллионы невинно убиенных…

Но, может быть, самое непоправимое – расхристианивание народа…»

Юра не мог подвести все эти противоречия под общий знаменатель.

Чтобы оценить всю катастрофичность двадцатого века, его переломность на исторических путях человечества, требовался какой-то иной, высший, религиозный взгляд на историю, ее смысл и ее конечные судьбы. Такого взгляда у него не было. Сталин, оппозиция, генерал Власов, народ – и те, что поддерживали Сталина, и те, что были против него, – все были по-своему правы и не правы. У каждого была своя правда, и эти правды не сходились в одну.

В результате Юра написал абсолютно нетенденциозную книгу, он старался быть объективным, хотя по-человечески и не всегда мог избежать личных симпатий или оценок.

Ему удалось издать книгу небольшим тиражом, денег за это он, правда, почти не получил. Жили они в основном на Ирину зарплату, она пока еще работала, но не в ресторане Союза журналистов, им обоим это было неловко, хотя и по разным причинам. Ему – потому что женился на простой официантке, ей – оттого что ее престижный муж не зарабатывал денег и она вынуждена была по-прежнему трудиться в одном из новых частных ресторанов, где платили хорошо, но уносить какую бы то ни было еду домой категорически запрещалось. С маленькой Лизой приезжала временно сидеть недовольная дочкиным браком молодая бабушка.

Его книга прошла незамеченной, не вызвав никакого, так сказать, общественного резонанса. Обществу было не до книг. Однако некоторые друзья-приятели, полистав, остались очень недовольны, обвинив Юру в апологетике вождя и заклеймив его почему-то красно-коричневым и даже, к его ужасу, антисемитом, хотя еврейской темы Юра (очевидно, из подсознательного страха) не затрагивал совсем. Тем не менее Юра получил оба ярлыка, так и не поняв, за что, и очень огорчился.

Может быть, пытался осознать логику друзей-приятелей Юра, они сделали такой вывод исходя из его якобы апологетики вождя? Сталин почему-то считался антисемитом, хотя и в его правительстве, и на многих высших государственных постах, как известно, во все времена евреи оказывались либо в подавляющем большинстве, либо в почетном представительстве, а уж вклад Сталина в образование государства Израиль и вообще трудно переоценить. Если бы он хотел уничтожить, как считают некоторые, всех евреев, он не стал бы перемещать их (более двух миллионов), спасая от немцев, во время войны с западных территорий во внутренние районы страны, не стал бы открывать для них наши границы с уже оккупированной Польшей. Бывший израильский премьер-министр Менахем Бегин писал: «…ни один еврей не должен забывать… благодаря Советскому Союзу сотни тысяч евреев были спасены от рук нацистов…» Обвинять Сталина в антисемитизме за тридцать седьмой год странно, поскольку репрессии были направлены не против евреев, а против, условно говоря, ленинской гвардии, революционной старой элиты, все еще пытавшейся раздувать угли угасающей мировой революции (кто ж виноват, что эта элита во множественном числе была еврейской?).

Логическая цепочка, по-видимому, выстраивалась таким образом: Сталин – антисемит. Поскольку Юра апологизирует вождя, стало быть, Юра – антисемит также. По определению.

В конце концов он смирился; считают – ну и пускай. Это их проблема.

Ирина не вникала в литературные переживания мужа, все внимание ее было направлено на предстоящие роды. В отличие от него, она не особенно угнеталась и материальными трудностями, ее главный выигрыш в жизни – сам Юра, все остальное, думала она, как-нибудь образуется.

Вообще-то «как-нибудь образуется» – это, пожалуй, самая здоровая жизненная позиция, она никогда не обманывает, потому что, как кто-то сказал, «никогда не было, чтобы никак не было». Что из того, что она будет волноваться, заботясь о завтрашнем дне, заставляя нервничать свое еще неродившееся дитя, с голоду они не помрут, и этого пока довольно.

Русское «авось» не подвело. Ирина родила еще одну девочку, назвали ее Варварой. А через месяц приехал Юрин брат из Парижа с женой. Разумеется, они поселились в гостинице, но дома у Юры побывали и пришли в некоторое замешательство. Их вообще многое смущало в России, тем не менее эйфория от пребывания на Родине была так велика, что уезжали они со слезами на глазах и с мыслями вернуться.

Виктор Александрович прочел Юрину книгу и, несмотря на некоторую разность в политических оценках, решил издать ее во Франции. Интерес к России на Западе еще не иссяк, предприятие удалось, и Юра получил гонорар, достаточный, чтобы поменять их маленькую квартиру с доплатой на трехкомнатную, разумеется, там же, в новостройке. Цены на квартиры еще оставались в пределах разумной досягаемости, что-то даже осталось на жизнь.

Ирина, по-видимому, совсем успокоилась и уже не ревновала Юру ни к бывшей жене, ни к возможным новым увлечениям. Двое детей в российской семье вполне весомое основание для стабильной супружеской жизни, хотя, конечно, всякое могло произойти, но Ирина думала только о хорошем. О том, например, как ей крупно повезло с мужем: большинство ее приятельниц уже успели развестись, а некоторые и не по одному разу. Ну что ж, что не гребет денег лопатой, не в этом счастье, зато – писатель, а не какой-нибудь… со стриженым затылком и золотой цепью на жирной шее, опять же – родственники за границей, и не где-нибудь, а в самом Париже, куда ее тоже пригласили с Юрой, и он обещал ее взять! И Лиза росла красоткой, отец ее обожал, и, глядя на их взаимную любовь, Ирина расцветала от счастья. И Варька, слава Богу, родилась здоровой, она, Ирина, уж насмотрелась всякого в роддомах. Конечно, Юра не мог устроить ее в специализированный за большие деньги, но все и так обошлось наилучшим образом: и врач оказалась хорошей, и акушерки не зверствовали, и родила без осложнений, сказывались ее молодость и отсутствие вредных привычек. Когда же переехали в новую, трехкомнатную квартиру, то, если бы она подозревала о существовании Фауста, вместе с героем Гёте могла бы воскликнуть: остановись, мгновенье! Настоящее было так прекрасно, что ничего лучшего нельзя было и желать.

5

Возвратившийся из Чечни Алексей стал еще более замкнутым и угрюмым. Он никуда не выходил из дома, ни с кем не общался, ни на что не реагировал и ничего не хотел. Галина пыталась затащить его к какому-нибудь психологу или, на худой конец, пригласить психолога домой, но сын категорически заявлял, что абсолютно здоров и не нуждается ни в чьей помощи, а если кто и болен в нашей стране, то это, должно