Глафира и Президент - Анастасия Викторовна Астафьева

Бабка перекладывала картошку, то и дело поглядывая на работников, которые уже перекидали пол-огорода и теперь присели отдохнуть на лавочке возле бани. Илья сходил в дом, принёс воды. Парни напились, говорили о чём-то, похохатывая. Было видно, что работа им в радость — молодые мускулы размять, потешиться с лопаткой.

У Глафиры на душе было сладко, словно это внуки приехали помочь бабке и привезли с собой и подарили ей чувство опоры, защищённости, уверенности, бабьей расслабленности оттого, что рядом есть кто-то сильный и надёжный. О том, что это очень временное ощущение, Глафира старалась не думать, жила моментом. Но предательская слеза всё же скатилась по сухой щеке, и обожгла, и горечью коснулась уголка губ.

Руки привычно откинули в сторону подгнившую, сморщенную картофелину. Немного их, плохих-то, штук пять на всю корзину. Глафира закончила работу и выбралась из погреба на свет. Разогнула спину, охнула, голова закружилась. Старуха зажмурилась и постояла несколько минут, опершись о бревенчатую стену, а когда открыла глаза и проморгалась, увидела Президента. Тот присел на корточки около перекопанной гряды, набрал в ладони свежей земли, потёр меж пальцев, поднёс к лицу и с наслаждением втянул её аромат.

— Чем пахнет? — улыбаясь, спросила Глафира.

— Весной, — не сразу ответил глава страны, — талым снегом… корнями… травой…

— Жизнью пахнет, — подвела итог Глафира. — Вдохнёшь — и весь до краёв этой силой наполнишься. На год хватит! А я вот… проклятый ковид… не чую. И жизнь из меня утекает по капле. Нечем её пополнить.

Президент не ответил, да и что тут скажешь?.

С самого утра он снова работал с документами, за компьютером. Вот так отпуск! И на неделю покоя нет человеку! Глафира обычно вставала рано, с зарёй, а сегодня утром постеснялась тревожить дорогого гостя. Тот спал в зале, на диванчике, так тихо, спокойно, крепко, что она не посмела греметь посудой, дровами, хотя собиралась затворить пироги. Провалялась, промаялась лишний час на своей кровати, только бока отлежала. Потом выскользнула потихоньку из спаленки и даже не умывалась, чтобы не лить воду в раковину, не брякать пипеткой рукомойника. Ушла сразу на улицу. Но гости не были засонями. Поднялись, умылись, чаю попили да и взялись за дела.

— Помочь вам, Глафира Фёдоровна? — спросил Президент и направился к открытой двери погреба.

— Да чего уж… — смутилась хозяйка. — Разве что вот эти три ящичка взять да вон туда, к заборчику, на свет поставить.

Президент охотно перенёс ящики и спросил, что сделать ещё.

Глафира мялась, стесняясь о чём-то попросить, но потом заговорила робко:

— Ребята такие молодцы. Пожалуй, до обеда справятся… К вечеру и картошку посадим.

— Справятся! — охотно подтвердил глава. — И посадят!

— Я что хочу попросить… Дедок тут живёт. Дед Семён. На том краю, — Глафира махнула рукой, показывая, где дом того, о ком она говорит. — Он хоть меня и помоложе годика на три, но ему тоже тяжело. Дак это… Нельзя ли, чтоб ребята и ему вскопали?.. У него совсем немного. Ведро картошки посадить… Вы меня извините, что я это… прошу… Неудобно, конечно… Но и деда жалко…

Президент вдруг задумался, нахмурился, потом прямо взглянул в глаза хозяйке, взял её под локоток и тихо заговорил:

— Понимаете, Глафира Фёдоровна, это не трудно. Вскопать-то ребята вскопают. Но, знаете… лучше, чтобы нас никто не видел.

— Я это понимаю, как не понимать, — так же тихо заговорила бабка, — но дед, он безобидный. Глухой, что пробка!

— Глухой, но не слепой…

— Да он никуда не ходит! Никому не расскажет! А фершалка прибежит, дак она и слушать не станет. Не до того ей, чтобы во все наши стариковские бредни верить…

— Ну хорошо, — согласился Президент, — отправим к нему Илью с Алексеем. Только, чур, не говорить, кто и откуда. Скажете, что ребята — волонтёры. Помогают от общественной организации.

— Вот и добро! — обрадовалась Глафира. — Всё так и скажу! — и, расчувствовавшись, поведала — Мы тут вдвоём уже три зимы зимуем. Дак договорились, чтоб каждый день глядеть — идёт ли дым из трубы. А если до обеда дыма нет, доковылять из последних сил — проверить, жив ли. Я в ту зиму не один раз так к нему бегала. А он, паразит, дрова бережёт…

— Что же, совсем у него никого нет? — поинтересовался гость.

— Сынок был, да пропащий. Всё по тюрьмам. Доченька, так та померла, вишь, раньше родителя… И сам он вдовый, уж четвёртый год пошёл. Тамара-то, жена его, хорошая женщина была. Она за ним следила и хозяйство держала. А как не стало Тамары-то, он как старый гриб. Ворчит только, курит да засрался, прости Господи, весь… — Глафира шлёпнула себя ладошкой по губам за вылетевшее бранное слово.

А Президент тихонечко засмеялся.

— Надо вот пойти его проверить, а то не показывался вчера. Да щей отнести. И в баню я обычно его зову. Он своей-то после Тамары не тапливал.

— Ну, вот уедем мы, и помоется сосед ваш. А пока лучше, чтобы он сюда не ходил. Вы уж не обижайтесь. Так надо. Конспирация.

— Конспирация, — согласно повторила Глафира.

— А я пойду, пожалуй, в поле за деревней прогуляюсь. Засиделся. Надо размяться, подышать да подумать...

И Президент, прихватив с собой Никитича, отправился на прогулку. Бабка же вернулась с улицы в избу, чтобы собрать старику гостинец: налила в пол-литровую банку супу, в ведёрко из-под майонеза, чтобы не раздавились, положила пяток свеженьких яиц. Заглянула в холодильник и, рассудив, что не убудет, а дед такого в жизни не едал, отрезала по чуть-чуть от сыра, ветчины, рыбки и рассовала деликатесы по пакетикам.

Мурка, учуяв возню возле холодильника, стряхнула с себя котят и прибежала к хозяйке. Так и ей достался кусочек невиданной рыбки, которую она сперва недоверчиво обнюхала, посматривая на Глафиру: дескать, не отравишь ли? А потом долго жевала, похоже, так и не оценив. Запила молоком.

Деда Глафира застала тоже на улице. Он бродил с сучковатым батогом[15] по своему запущенному, заросшему огороду и, критически насупившись, оглядывал из-под густых бровей фронт работ. Которое лето не косил он травы вокруг дома, и потому сейчас вся дернина[16], среди которой чернел маленький кусочек картофельника, торчала сухими бодыльями[17], мелкой берёзкой. Забора не было вовсе — его, давным-давно повалившийся, прогнивший, старик разобрал и спалил в печи. Границы огорода можно было определить только по ровному ряду молодых крепких черёмух и рябинок, когда-то насеявшихся вдоль ограды и оттого уцелевших.

— Бродишь?! — крикнула Глафира соседу, но тот, разумеется, не расслышал. Так