Не могу и не хочу - Лидия Дэвис

которая лежит на носилках в дверях какого-то сарайчика, спиной к нам. На шее у нее лежат два срезанных с клумбы цветка, красный и белый. Я отвлекаюсь, потом снова оборачиваюсь, чтобы взглянуть на нее в последний раз. Но у дверей сарайчика никого нет. В одно мгновение она исчезла: всего в одно мгновение они увезли ее.

бабушка (сон)

Ко мне пришел человек с большим персиковым пирогом. С ним явились и другие, в том числе старушка, которая долго жалуется на гравий, а затем ее с большим трудом заносят в дом на руках. За обедом, в рамках застольной беседы, она сообщает одному из гостей, что ей нравятся его зубы. Другой человек кричит на нее, но она не пугается, а только угрожающе смотрит на него. Вечером выясняется, что вместе с орешками она случайно съела свой слуховой аппарат. Хотя она и жевала его почти два часа, ей не удалось разгрызть его на достаточно маленькие кусочки, чтобы можно было проглотить. Перед сном она выплюнула его на ладонь своей сиделке и сообщила, что ей попался плохой орешек.

невыносимые mucamas

Они очень ограниченные и очень упрямые женщины из Боливии. Они сопротивляются всему, чему только можно.

Они прилагались к квартире, которую мы теперь сдаем другому жильцу. Они шли по дешевке из-за того, что у Аделы такой низкий IQ. Она тупица.

В самом начале я сказала им: я очень рада, что вы остаетесь, и я уверена, что мы подружимся. Вот, например, с чем нам приходится разбираться. Это типичный инцидент, он произошел буквально только что. Мне надо было отрезать нитку, но я не могла найти свои маленькие ножнички. Я позвала Аделу и сказала ей, что не могу найти ножницы. Она запротестовала и заявила, что не видела их. Мы вместе пошли на кухню, и я попросила Луизу отрезать нитку. Она спросила, почему я ее просто не откушу. Я сказала, что тогда она не пролезет в иголку. Я попросила ее принести, пожалуйста, ножницы и перерезать нитку — незамедлительно. Она велела Аделе поискать ножницы сеньоры Броуди, и я прошла за ней в кабинет, посмотреть, где они лежали. Она вынула их из коробки. Я заметила, что за коробкой волочился длинный, неаккуратный хвостик бечевки и спросила, почему она его не обрежет, раз у нее есть ножницы. Она заорала, что это невозможно, бечевка может пригодиться, если коробку когда-нибудь понадобится перевязать. Не скрою, я засмеялась. Потом я взяла ножницы и сама перерезала бечевку. Адела завизжала. Прибежала ее мать. Я снова засмеялась, и они обе завизжали. Потом они затихли.

Я говорила им: пожалуйста, не начинайте поджаривать хлеб, пока мы не попросим подавать завтрак. Мы не любим пережаренные тосты на английский манер.

Я говорила им: когда я звоню с утра в колокольчик, пожалуйста, принесите немедленно минеральную воду. Потом поставьте хлеб в тостер и, пока он жарится, заварите свежемолотый кофе с молоком. Мы предпочитаем сорта Franja Blanca или Cinta Azul от Bonafide.

Я вежливо поговорила с Луизой, когда она пришла с минеральной водой. Но когда я напомнила ей про тостер, она разразилась гневной речью — как я могла подумать, будто она может дать хлебу остыть или пережариться? Хотя она почти всегда приносит остывший и пережаренный.

Мы говорили им: мы бы хотели, чтобы вы покупали молоко только от Germa from Kasdorf или Las Tres Ninas.

Адела не умеет разговаривать, не переходя на крик. Я много раз просила ее говорить тише, и добавлять «сеньора», но она никогда этого не делает. А еще они очень громко переговариваются друге дружкой на кухне.

Часто стоит мне обратиться к Аделе, как она тут же начинает вопить: «Si, si, si, si!» и выходит из комнаты. Не могу сказать, что я готова это терпеть.

Я говорю Луизе: не перебивай меня! Я говорю: no me interrumpe!

Дело не в том, что Адела недостаточно трудолюбива. Но она является ко мне в спальню и сообщает, что, со слов матери, приготовить на ужин то, что я велела, никак невозможно, и при этом размахивает руками и вопит так, что чуть не лопается.

Обе они, мать и дочь, такие волевые, брутальные женщины. Иногда я думаю, что они настоящие варвары.

Я говорила Аделе: если надо, сделай уборку в холле, но не пылесось чаще, чем дважды в неделю.

На прошлой неделе она наотрез отказалась убирать пылесос с прохода — как раз когда мы ожидали визита пастора из Патагонии.

Они так уверены в собственном высоком положении и в том, что на все имеют право.

Я просила их: сначала послушайте, что я говорю!

Я отнесла им свое нижнее белье для стирки. Луиза тут же заявила, что корсет неудобно стирать на руках. Я не согласилась, но спорить тоже не стала.

Адела отказывается выполнять по утрам какую бы то ни было работу, кроме уборки.

Я говорю им: мы маленькая семья. У нас нет детей.

Когда я иду к ним проверить, выполнили ли они мои указания, они чаще всего оказываются заняты своими делами — стирают свитера или говорят по телефону.

Одежда никогда не выглажена вовремя.

Сегодня я напомнила им, что мне надо постирать нижнее белье. Они не ответили. Мне пришлось стирать ночную рубашку самой.

Я говорю им: мы видим, что вы стараетесь совершенствоваться, например, вы стали быстрее заканчивать со стиркой.

Я просила Аделу: пожалуйста, не оставляй мусор и принадлежности для уборки в холле.

Я просила ее: пожалуйста, собирай мусор и сразу же относи к мусоросжигательной печи.

Сегодня я сказала Аделе, что она нужна мне на кухне, но она пошла в комнату своей матери и вернулась, одетая в свитер, и сразу ушла. Она купила салат-латук, но, как выяснилось, для себя, а не для нас.

Во время еды она всегда старается улизнуть.

Сегодня утром я зашла в столовую и попробовала вежливо поболтать с Аделой. Но не успела я и двух слов сказать, как она колюче сообщила, что когда она ест, то ничем иным заниматься больше не может.

Адела вылетает из кухни в гостиную и орет, даже если в доме посетитель: «Вас к телефону!»

Я просила ее говорить тише, но она этого не делает. Сегодня она вылетела из кухни в гостиную с криком: «Вас к телефону!» и ткнула в меня пальцем. Потом она проделала то же самое с нашим гостем, профессором.

Я говорю Луизе: я бы