Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

– Девушка, откуда прилетели? Поставьте сумки на ленту.

Электронное табло информации о рейсах, раздвижные двери «зеленой» таможенной зоны, покрытые мутной серой пленкой, таксисты, выжидательно курсирующие вперед-назад, заложив волосатые руки за спины, – все это было как сцена из фильма, который смотрел много раз. Вот так же они с тетей Любой стояли тогда на этом самом пятачке в бессмысленном ожидании Марты. Только табло было не электронное, а механическое, непрерывно щелкающее наборными буквами, и форма у сотрудников аэропорта была совсем другая, и светило солнце.

– Девушка, у вас все в порядке? Вам нужно такси?

Маша взглянула на электронное табло, где красной полоской горело: «Рейс из города Б задерживается». Поток пассажиров, прилетевших из Парижа, уже схлынул, а Маша все стояла в зоне прилета, как будто ожидая встретить Марту десять лет спустя. Может, все-таки прилетит? Нужно брать себя в руки.

Пытаясь поскорее миновать навязчивых таксистов-частников, Маша совершила свой обычный промах – вышла на улицу сквозь раздвижные двери до того, как приложение «Убера» нашло машину поблизости. Попасть обратно в тепло через те же автоматические стеклянные створки было невозможно, и теперь предстояло либо огибать пол-аэропорта, до входа в зону вылета, либо околачиваться минут пятнадцать на холоде, пока водители наматывают круги на подъезде к Домодедово с целью не платить за стоянку у терминала.

В кармане коротко завибрировал мобильный. Содержимое сообщения больно резануло еще до того, как Маша смогла прочитать имя отправителя: «Славик совсем плох. Едем сейчас к нему на Пречистенку». Маша взглянула на время. Ладно, перевод подождет, «сегодня» – понятие растяжимое, можно считать, что до тех пор, пока она не ляжет спать, день сдачи документа будет продолжаться, то есть вся ночь впереди. Она не может не навестить Славку.

Едва отъехав от аэропорта, такси, естественно, встало в пробку. За окном, на заснеженных ветках, упитанные снегири лакомились подмерзшими ягодами.

14 (Маша)

Маша впервые увидела Славу на следующий день после того, как Марта оставила ее, тридцать первого августа две тысячи девятого. Над пластиковым зеленым козырьком школы на Мичуринском проспекте Машу встречали барельефы серьезных мужчин в профиль, которых она поначалу приняла за Маркса, Ленина и прочих. При ближайшем рассмотрении мужчины оказались писателями: Пушкин, Достоевский, Есенин, кто-то еще… На проходной охранник на секунду оторвал уставший взгляд от просмотра какого-то боевика на портативном DVD-проигрывателе. «Линейка на заднем дворе – прямо по коридору, за углом направо, деревянные двери». Удивительно, но школа за восемь тысяч километров на запах и цвет была абсолютно такая же, как и в городе Б. Зеленый и бежевый – мутные, как будто смешанные с грязью, – любимые цвета интерьеров государственных учреждений по всей стране. До выхода на задний двор Машу провожал аромат засахаренной столовской выпечки вперемешку с запахом детского пота и, кажется, пластилина.

По-летнему нещадно слепило солнце. Нестерпимо не хватало Марты. Странно, но площадка для проведения линейки в московской школе была сильно меньше, чем в городе Б. Казалось, что в столице все должно быть непременно больше, шире, лучше, объемнее. Маша отыскала глазами одиннадцатый класс и пристроилась с краю. Тогда она еще не похудела до нынешнего размера, поэтому носила все только закрытое и мешковатое. Вот и первого сентября пришла в плотной шерстяной водолазке под шерстяное же платье. Пот щекотал затылок, полз по позвоночнику, плавил капроновые колготы. Постепенно Маша начинала злиться на Марту, будто одежда не по погоде тоже была ее виной. Кем она себя возомнила вообще, оставлять лучшую подругу вот так, одну, без объяснений?

– И потом этот оборзевший чувак на «мерине» чуть не переехал мне ноги!

Справа рассказывал какую-то историю на группу из человек восьми высокий парень с волосами цвета соломы. У него было, как бы сейчас выразился Гаспар, лицо enfant terrible – капризный рот с пухлой нижней губой, на идеально гладких щеках еще не росла щетина, однако челюсть у него была очень мужественная. Серые глаза, саркастическая ухмылка – за такую внешность прощают многое.

– А у меня в руке был шейкер с протеиновым коктейлем, и я его запустил прямо в заднее стекло тачки!

Парни и девушки, собравшиеся вокруг enfant terrible, слушали его с интересом, не перебивая, посмеивались. Они все были одеты вроде как небрежно, но неуловимо стильно и дорого. Вероятно, в шмотки от Лоро Пьяны и Ральфа Лорена, но тогда Маша и названий-то таких не знала. Вот если бы тут была Марта, она бы уже подошла к этому парню и его компании и заговорила бы и они бы влились в тусовку, а теперь Маша была сама по себе, что она могла сделать одна?

– В общем, отец мой укатил на Лазурку с очередной эскортницей, мать в доме на Рублевке, поэтому ко мне на хату сегодня после линейки?

Почти всю свою сознательную жизнь Маша чувствовала себя приложением к Марте, половинкой человека. Но в первый учебный день одиннадцатого класса то ли на фоне перегрева, то ли в результате того, что Маша впервые в жизни оказалась в ситуации, когда вокруг ни одна душа ее не знала, она решила, что станет Мартой. Переймет ее манеры, ее повадки, будет решительной и бесстрашной.

– Привет, меня зовут Маша, я новенькая.

В шоке от собственной смелости она протянула руку парню с соломенными волосами. Тот, кажется, впервые ее заметил. Его красивое лицо выражало удивление и любопытство. Справа группкой стояли три брюнетки. Они просканировали Машу с головы до пят, но открытой неприязни не показали. Слева от enfant terrible переминались с ноги на ногу парни, все как один расслабленно, с безразличными лицами засунувшие руки в карманы брюк. Лидер группы пожал Машины пальцы:

– Славик. И откуда же тебя к нам занесло, с Северного полюса?

По группе ребят пробежал легкий смешок. В ушах звенело, ладони взмокли, казалось, Машу вот-вот хватит тепловой удар, но ретироваться было слишком поздно.

– С Дальнего Востока.

Слава присвистнул.

– Вот уж реально гость издалека!

В этот момент началась линейка. Директриса Ирина Евгеньевна, которой неделю назад Маша относила заявления на зачисление от них с Мартой, выкрикивала вступительную речь, стоя на деревянном помосте. Солнечные лучи создавали впечатление, что бурый пиджак на директрисе мохнатый, как шкура животного. Не обращая внимания на Ирину Евгеньевну, Славик продолжал травить истории. Маша узнала, что он проиграл три тысячи евро в казино в Монако и еще тысячу отдал за то, чтобы ему дали играть, а еще он был на одной яхте с Харрисоном Фордом в Сен-Тропе и съел в Позитано самую вкусную в своей жизни качо-э-пепе. Есть люди, которые говорят, просто чтобы разговаривать, а есть люди, которые говорят, чтобы слушать себя. Славик явно относился ко второй категории. И тем не менее он не раздражал Машу. Когда классы двинулись в сторону школы, он пропустил девочек из группы, включая Машу, вперед, чтобы все шли вместе. Вот так, без особого труда, Маша оказалась в тусовке, просто «включив Марту».

Оконные стекла в кабинете источали тепло, будто обогреватели. Классный руководитель Виталий Витальевич степенно поглаживал свои рыжие усы и бороду.

– Новенькая! Попробуй решить вот этот пример.

Маше очень не хотелось опозориться перед новой компанией. Но, как она позже выяснила, академические успехи не влияли на авторитет в тусовке. Уравнение было простым. Маша встала из-за первой парты и направилась к доске, чувствуя на теле каждый предмет одежды. Небольшой брусок мела впитал пот с пальцев, Маша настучала на доске короткое решение и ответ.

– Двадцать сем.

В классе повисла гробовая тишина. Маша начинала плавиться, как пластилин, полыхало лицо. Развернувшись к доске, она начала суматошно искать ошибку. Но ошибки в решении не было. В эту секунду Виталий Витальевич рассмеялся, чересчур громко и неестественно, ударяя ладонью по столу.

– Сем! Сем!

Классный руководитель вытер слезы смеха большим и указательным пальцами. Маша нашла взглядом Славика и картинно закатила глаза в стиле Марты.

– Знатно ты нас повеселила, Данилова, – произнес Виталий Витальевич. – Просто по-дружески рекомендую запомнить, раз и навсегда, а то ведь в приличном обществе и засмеять могут: правильно говорить «семь», «семь», с мягким знаком на конце, а не