Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

— Простите за беспокойство, господин Фархади, — начал я, — я только хотел сказать, что если для вас это сложно, то я могу пока удовольствоваться и одной комнатой, так что эти вещи, о которых вы говорили, можно оставить в другой комнате. Конечно, плата та же…

— Нет-нет, там не так уж и много вещей. Это больше из-за жены: не будет это барахло ей на глаза попадаться, она скорее позабудет.

Голова старика еле доходила мне до плеча, и я старался соразмерить свой широкий шаг с его мелкой быстрой походкой.

— Вы не предпринимали розыск? Куда он все-таки пропал?

Он снова начал теребить шляпу.

— Что я, старик, могу предпринять? Да и кто станет слушать отставного регистратора?..

Тут я наконец перевел, дух.

— А почему он бросил работу?

— Понимаете, эта работа — вносить записи в книгу актов… — тут он перебил сам себя и спросил: — А вы, кажется, тоже работаете в нашем бюро?

— Да. Когда я подписывал договор и увидел ваш почерк, то сразу узнал его. В самом деле, ни у кого в городе нет такого «шекясте», как у вас.

— Значит, вы поймете, о чем я говорю. Ведь как это бывает: в первые недели вы ощущаете прилив какой-то гордости, верно? Вы видите, что через ваши руки проходят рождение и призыв на военную службу, бракосочетание и развод, потомство, которое люди оставляют после себя, и даже их смерть. Но вот минует месяц, и вам надоедает писать новые имена, свидетельства о рождении и прочие удостоверения или вычеркивать другие имена красными чернилами. Вам становится ясно, что жизнь одного человека в точности похожа на жизнь другого: несколько слов, два-три свидетельства и — красная черта…

Он опять запнулся и спросил меня:

— Сколько месяцев вы ведете книгу актов?

— Около года.

— Ну, значит, перелом уже миновал. А вот мой сын не смог преодолеть это. А я-то старался, раздобывал всяческие рекомендации и поручительства — я и представить себе не мог, что работа опостылеет ему и он ее бросит. Я все ждал, когда самое трудное окажется позади. На третью неделю он явился домой очень поздно, совершенно пьяный. Ну, думаю, началось! Сердце у меня, конечно, не на месте было: а вдруг запьет он, станет пьяницей? — (Тут я вспомнил ресторан «Саади» и друзей, которые каждый вечер поджидали меня там.) — Но в последующие дни он приходил довольно рано, а последнюю неделю так даже днем, часа в два. Пообедает и идет к себе наверх, книги свои листает. А потом однажды пришел еще до полудня, поднялся к себе в комнату, слышу, звук какой-то, вроде стонет. Жена говорит: «С Фархадом, видно, случилось что…» А я ей: «Жена, ты в его дела не мешайся!» Поднялся я наверх, открыл дверь, вижу, он сидит у стола, за голову руками держится. У него и в мыслях не было встать, стул мне подать — отец ведь! Взял я сам стул, сел с ним рядом, говорю: «Сынок, что-нибудь случилось? Ты отцу-то расскажи. Ведь я за тридцать лет в делах этого бюро собаку съел! У меня все там друзья-приятели».

Вы понимаете, я нарочно и словечком не хотел касаться той темы. Но он, все так же обхватив голову руками, сказал: «Не могу я, отец». — (И мне вспомнилось, что в точности то же говорил я себе, когда этот кризис обрушился на меня — именно в этот вечер я отправился в ресторан «Саади».) — «Что ты не можешь, сынок? — говорю я. — После всех этих хлопот и поручительств…» — «Да, я знаю, и все-таки я не могу…» — «Да чего не можешь-то?.. Не такой уж это труд, 20—30 раз на дню засвидетельствовать рождение, выписать несколько свидетельств о браке да 10—20 раз вычеркнуть очередное имя красной чертой». — «Нет, отец, не в этом дело, — возразил он. — Ты сам прекрасно знаешь, что не в этом». Тут я окончательно убедился — переломный момент! Он самый. Мне оставалось только сказать ему, чтобы потерпел, что через каких-нибудь два-три месяца он привыкнет, что потом будет, как машина, регистрировать одни имена и вычеркивать другие… Но тут он обернулся, резко так, взглянул прямо мне в глаза и крикнул: «Они умерли, отец!» — «Так ведь людям и положено умирать, — говорю я. — В таком большом городе в день умирает по меньшей мере человек сорок-пятьдесят, а взамен шестьдесят человек…» — «Да нет, я о тех тройняшках…»

Знаете, господин Мохаммади, об этом в тех книгах не написано… Тройня! Конечно, время от времени случается, что человек записывает под одной фамилией сразу трех детей — причем от одних родителей, — а назавтра или там через неделю вычеркивает всех троих, но, когда переживаешь переломный момент, это слишком уж тяжело. Что тут скажешь? Я начал: «Сынок, да при мне это раз сто случалось! Эти двойни, тройни, как правило, не выживают. Да оно и к лучшему: кто в состоянии прокормить такую ораву, им ведь и мяса, и…» — «Понимаешь, отец, — перебил он меня, — я так обрадовался в тот день, когда под именем одного отца вписал сразу три новых имени, ведь другим отцам приходится по два-три года ждать, пока припишут к их имени еще хоть одно. А тут сразу трое! Вечером мы с друзьями устроили выпивку. Я думал, раз у человека такая радость, надо же как-то отметить. А неделю спустя, когда я вычеркивал имена всех трех новорожденных красной чертой, я тоже думал, что всякое бывает, может, мне еще повезет, запишу других. Но за эту неделю был только один, один-единственный новорожденный, да еще пришлось оформить один призыв на военную службу и одного человека зачеркнуть красной чертой…»

Старик хозяин перевел дух, потом сказал:

— Понимаете, он говорил это, будто о другом человеке…

Я поспешил вставить:

— Но он ведь мог еще разок пойти выпить.

— Если бы вы его знали так, как я, вы бы этого не сказали. Он был не из тех, что пытаются облегчить свою ношу, смягчить горечь утраты, понемногу привыкнув к ней, как привыкают к водке — тоже ведь сначала горькой казалась. Привыкают же другие — я, например. А ему, как я теперь думаю, же по душе было обманывать самого себя.

Приноравливая свой широкий шаг к шажкам старика, я ухватился за последнюю фразу, чтобы продолжить разговор:

— Ну, а вы, что вы делали? Ведь у вас такой богатый опыт — там, в книге актов, почти на каждой странице ваши записи.

— Да, но от этого все пошло еще хуже. Он, наверное, видел, что многие из имен, которые я вписал, я сам же