Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди


Современная иранская новелла. 60—70 годы читать книгу онлайн
Книга знакомит читателей с многогранным творчеством двенадцати иранских новеллистов, заявивших о себе в «большой литературе» в основном в 60—70 годы. В число авторов сборника входят как уже известные в нашей стране писатели — Голамхосейн Саэди, Феридун Тонкабони, Хосроу Шахани, — так и литераторы, чьи произведения переводятся на русский язык впервые, — Надер Эбрахими, Ахмад Махмуд, Эбрахим Рахбар и другие.
Рассказы с остросоциальной тематикой, лирические новеллы, бытовые и сатирические зарисовки создают правдивую картину жизни Ирана в годы монархического режима, дают представление о мировоззрении и психологии иранцев.
«Когда послышался шум, я бросился на улицу.
— Куда это ты, Фархад? — спросила мать. Я так и застыл в дверях. Несколько полицейских уводили человека. Рубашка на нем была разодрана, лицо в крови. Кровь ручьями лилась из носа, из разбитого лба, между этих потоков сверкала белая кожа на шее и на груди, Двое полицейских тащили его под руки, а третий шел сзади, держа банку с краской и непросохшую кисть — краска так и капала с нее на землю…»
Тут жилец в досаде хлопнул себя по колену: «Нет, этот арестованный не мог быть тем человеком, который лежал в роще, прямо в ручье, заставив воду выйти из берегов!»
«Полицейские, окружив арестованного, садились в такси, и тут он обернулся и посмотрел на людей, кольцом обступивших машину. Но я успел разглядеть только две кровавые полоски, бежавшие по его вискам».
И пока старик хозяин разминал в пальцах хлебный мякиш, жилец вспомнил, что еще много месяцев спустя, когда он был совершенно поглощен футболом, на стене напротив можно было прочесть написанные красной краской слова: «Хлеба, работы и образования…»
Так кто же все-таки гнил там, под красной тканью лонга, целую неделю испуская зловоние? И в памяти жильца всплыло опять:
«Я проснулся, осознал, что меня разбудил шум выстрелов, и тут же увидел отца: он уже занес ногу через порог двери, выходившей во двор. Я бросился за ним.
— Фархад, а ты-то куда? — закричала мать. Но я уже был во дворе. Когда отец отворил наружную дверь и вышел на улицу, я тенью скользнул за ним следом. Другие взрослые мужчины плотным кольцом обступили фонарный столб. Они стояли так тесно друг к другу, что я не мог найти щелки, чтобы заглянуть. Потом раздался жесткий визг тормозов, свет фар уперся в спины стоявших — и мужчины попятились, расступились. Из-за плеча одного из них я увидел человека, зажимавшего рукой кровоточившую рану на груди. Солдаты подхватили его под мышки и потащили — ноги раненого бессильно волочились по земле. А я не мог оторвать глаз от новой кровавой дорожки, которая пролегла рядом с той, уже засохшей, и вдруг вспомнил, как наш учитель говорил в тот день: «Мы называем параллельными две такие линии, которые не пересекутся, сколько бы их ни продолжали…»
А на следующее утро я увидел, что свежая кровавая дорожка на обочине слилась с той, первой, а та ведет прямо к дыре в железной ограде Нефтяной компании».
Тут жилец опять ударил себя по колену: «Да, параллельные линии… Две линии называются параллельными, если… Но свежая кровавая дорожка, если ее продолжить по ту сторону ограды, приведет прямо к пальмовой роще!»
Старик, достаточно размяв хлеб, насадил комочек на острие крючка, а остаток положил на край бассейна, возле своих очков. Своими длинными, чуть дрожащими пальцами он превратил бесформенный комок на крючке в шарик, взмахнул удилищем и забросил леску на самую середину бассейна. Жильцу видны были удилище, леска, пробковый поплавок и концентрические круги, которые, будто витки лески, сорвавшейся с катушки спиннинга, все шире и шире расходились по воде, достигали приступки для мытья ног на внутренней стенке бассейна, плескались о камни парапета. А потом вода снова успокаивалась, и над ней виднелся только поплавок да худая спина старика, который сидел неподвижно, неотрывно следя за кусочком пробки.
За те четыре года, которые жилец снимал здесь две верхние комнаты, воду в бассейне меняли не чаще двух раз в год. Один раз — с наступлением азера[61], когда начинались проливные дожди, а старику все еще хотелось половить рыбку под дождем, и старуха поднимала крик:
— Да ты что, старый?.. Не хватает еще, чтобы в такой-то ливень…
А жилец и старик все сидели, высматривая среди разбегавшихся по воде мелких кружочков от дождевых всплесков те четкие и резкие круги, которые оставлял дрогнувший поплавок, и старуха выносила зонт и раскрывала его над головой старика, а дождь шел и шел, и вот уже вся поверхность бассейна была испещрена его тяжелыми каплями, и, как ни старался жилец, он не мог теперь отличить идущие от поплавка круги от прочих многочисленных кругов, больших и малых. А назавтра хозяева приглашали кого-нибудь, чтобы сменить воду в бассейне, и старуха собирала рыб в большую стеклянную банку и уносила к себе в комнату, а жилец и старик понимали, что теперь им не удастся коротать вечера дома.
Второй раз это происходило в конце эсфанда[62], когда холода ослабевали, и жилец мог снова взяться за свою желтую тетрадку и авторучку, придвинуть стул к перилам веранды и опять прочесть: «Уже целую неделю спасения не было от этого тошнотворного запаха. Правда, днем…» Тут он видел, что старик, перекинув через бассейн доски, сам меняет в нем воду. Старуха выносила свой доморощенный аквариум и выпускала в прозрачную воду все тех же четырех мелких золотых рыбок и одну большую бурую рыбину. Еще она выставляла во двор деревянное кресло и придвигала его к бассейну. Потом появлялся старик со своей рыболовной снастью, доставал хлеб из кармана рубахи, откусывал кусок и долго разминал хлебную жвачку между пальцев.
За все эти четыре года жилец только дважды (даже зимой, когда нельзя было удить рыбу) видел хозяина вне дома. Один раз это было вечером, когда старик, одетый в пальто и шапку, с зонтом в чехле стоял у берега Заянде-руд и смотрел на светло-голубую воду и прозрачный прибрежный лед. Обернувшись и заметив жильца, который наблюдал за ним, он приподнял шляпу и сказал:
— Добрый вечер.
И жилец, который сам-то не сообразил поздороваться со старым человеком, так смутился, что хоть и намеревался раньше, встретив в городе старика, обязательно спросить его: «Господин Фархади, а этот второй кризис, то есть личный кризис, который…», едва выговорил: «Господин Фархади», подумал: «Мне-то такой кризис не грозит, а старик никак не может преодолеть свой — что же он сможет объяснить такому человеку, как я?»
— Господин Фархади… — промямлил жилец, — эти вот письма… я говорю о письмах вашего сына… Зачем вы их пишете? Разве нельзя прямо и откровенно сказать ей, что…
— Сказать-то можно. Но ведь у этой женщины свои собственные проблемы, как же явиться к ней с пустыми руками? Вы только посмотрите, ведь для нее клубок шерсти и спицы — это вроде как книги для моего сына или вроде…
Старик хозяин запнулся. Жилец сказал:
— Да, это вроде как для меня водка, которую я пью каждый вечер.
— Правильно, то есть вы, конечно, извините…