Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

А потом поднял свой стакан, который уже ждал его, налитый доверху, и сказал:

— Ну, будем здоровы!

И когда водка обожгла горло, закусил двумя-тремя ложками лобио, а господин Джалаль аль-Кадер опять завел речь о детском поносе… И вдруг он увидел, что за столиком напротив сидит старик хозяин. Перед ним стояли полбутылки водки, стакан и мисочка с лобио. Когда старик заметил, что писатель уставился на него во все глаза, он поднял стакан. Писатель взялся за свой, и они вместе произнесли:

— Значит, за победу?

— За победу? Что еще за победа?

— А к тебе, братец, это отношения не имеет, это я своему квартирному хозяину говорю.

И жилец так до сих пор и не понял, как это старик, не спускавший глаз с пойманной рыбы, успел заметить, что он вскочил на ноги у себя на веранде и тоже не может оторвать взгляда от бурого сома на крючке.

Как давно все это было: поплавок, заплясавший по воде, дрогнувшее удилище и старушечий крик «Ой, господи!». Теперь крючок был пуст, а жилец только хлопал себя по колену: «Опять эта проклятая рыбешка…»

И опять старик насаживал комочек мякиша на крючок и забрасывал его в зеленоватую воду бассейна, а жилец, сидя со своей желтой тетрадкой на коленях, не сводя глаз с расходящихся по воде кругов, которые становились все шире, достигали приступки для мытья ног, плескались о край бассейна, все не знал, как ему облечь в слова свои сны наяву, как поскорее дописать свой нескончаемый рассказ, связывающий его по рукам и ногам, как соединить все эти беспорядочные картины, ускользающие воспоминания детства, которые бежали от него во мглу, немые и неузнанные.

«Только мы уселись под деревом, Фарадж сказал:

— Ладно, мы вдвоем пройдем задами по руслу, а потом той стороной через насыпь.

Никто не ответил ни слова, один я обернулся, посмотрел на окна домов и скользнул вниз, к сухому руслу Симани, той речки, в которой сроду не бывало воды. За мной спустился Фарадж. Другие ребята больше не чертили каракулей на песке, только глазели на нас.

— У, трусы, тогда и смотреть не смейте! — прошипел Фарадж. Пробравшись задами подальше, мы вылезли из речного русла и перебежали через улицу. Раскаленный солнцем асфальт прилипал к подошвам. Когда мы поднялись на насыпь, то увидели, что по руслу догоняют нас Асгар и Йаду́.

— Сначала пойдем посмотрим через стену, — решил Фарадж. Мы, вытянув шеи, заглянули за ограду. Видны были только ряды пальм с висящими на них желтыми гроздьями. Тогда мы вдвоем влезли на стену и собирались рже спуститься на другую сторону, когда Асгар и Йаду, добравшиеся до подножия стены, окликнули нас оттуда:

— Мяч нашли? Видите его?

Сначала мы увидели лонг, потом — руки, а потом и все тело, вытянувшееся на склоне ручья.

— Видал? Я говорил, что уж одного-то непременно убили, — заявил Фарадж.

— Ты говорил, что это отец твой так сказал, — поправил я.

— Какая разница!

Фарадж подал руку Йаду, я — Асгару, и мы втащили их наверх. Рука Асгара дрожала. Взобравшись на стену, он сразу спросил:

— Ну, где же мяч?

— Ослеп ты, что ли? — проворчал Фарадж. — Вон в ручье.

— Пойдем поищем, — предложил я. — Только там у ручья, в тенечке, какой-то работяга спит.

— Вовсе он не спит, он мертвый, — возразил Асгар. — Я по запаху знаю.

Фарадж спрыгнул вниз и крикнул:

— Трусы пусть остаются!

Асгар уселся на стене, свесив вниз ноги, а мы с Йаду спрыгнули вслед за Фараджем, который уже медленно шел краем рощи. Йаду вперед не рвался, Фарадж, поравнявшись с лежавшим, почему-то пошел на цыпочках, и тут я почувствовал тот самый тягостный запах, и меня затошнило.

Фарадж оглянулся:

— А ну пошевеливайтесь!

Я догнал его. Когда мы подошли вплотную к лежавшему, я увидел полосы засохшей глины на лонге и его руки и щиколотки — такие белые-белые. Мы потянули к себе лонг: раздался треск, как будто что-то лопнуло, как будто от раны отдирают присохшую повязку и человек резко стонет при этом. С лица мертвого сорвали всю кожу, но оно все равно было совершенно белым — от червей, облепивших мясо со всех сторон. Меня затошнило еще сильнее, потом я услышал топот отчаянно убегавшего Йаду. До стены мы с Фараджем кое-как добрались, но у подножия ее я так и рухнул, корчась от рвоты. Фарадж закричал сверху:

— Фархад, руку давай, давай руку!

Когда мы выбегали на дорогу, Асгар все допытывался:

— Как же это, как это получилось-то?

— Кожу у него с лица содрали, чтобы не узнал никто, — сказал Фарадж.

И меня опять вырвало — прямо на насыпь».

Теперь жилец дожидался появления соседа справа, который выходил, держа под мышкой свою кошку, поливать клумбу. И пока тот лил из лейки воду и обирал пожелтевшие лепестки с гераней, жилец поднимался, шел к себе в комнату, убирал в стол тетрадь и авторучку, одевался и быстрым шагом проходил сквозь толпу на бульваре Чахар-Баг, через улицу Фирдоуси, прямо к ресторану «Саади». Сейчас он войдет туда и увидит друзей — тот же триумвират за тем же железным столиком, — которые уже ждут его, он подойдет к ним и скажет:

— Здоро́во!

— И тебе того же, чтоб ты провалился! Почему снова опоздал, злосчастный, — упрекнет его опять господин Садакят, и все засмеются, а он сядет на стул и спросит:

— Ну, что нового?

— Ничего, опять где-то война приключилась.

— Да ну?

И он опять спросит… и опять нальет себе и скажет:

— Ну, будем здоровы!

И когда водка обожжет горло, проглотит две ложки лобио, а господин Джалаль аль-Кадер опять заведет разговор о детских болезнях, а потом, вдребезги пьяные, они отправятся на набережную и будут шататься там до полуночи, а он один-одинешенек пойдет домой, отопрет входную дверь, снимет ботинки и так, с ботинками в руках, поднимется по лестнице, распахнет дверь комнаты, разденется и бросится в постель, а утром, почистив зубы и побрившись, позавтракает и отбудет в свое регистрационное бюро. А если работы в бюро в этот день мало, он будет упражняться, подражая почерку старика, но, когда вспомнит ухмылки конторщиков, скомкает бумажку и бросит ее в корзину.

В два часа он обедает в шашлычной, в начале квартала Хаким Каани, и, ковыряя спичкой в зубах, уходит домой. Там он спит часа два, затем, если дело происходит весной, или летом, или даже в начале осени, появляется на веранде со своей тетрадкой и авторучкой. Раз в неделю он отправляется в баню