Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

– Алло, кто это? – в трубке фоном слышались еще какие-то голоса.

– Привет, это Ангелина. Нам нужно… Есть, в общем, разговор.

– Прямо сейчас? Не лучшее время. И куда ты пропала на целый месяц?

– Чем скорее, тем лучше. Желательно лично. Неважно, где я была.

На другом конце провода Гену окликнул сахаристый женский голосок. В ответ тот шикнул.

– Ладно, я заеду через час, – буркнул он. – Жди внизу.

Ангелина долго стояла перед зеркалом. Казалось, зарождающаяся внутри жизнь уже забирает ее красоту и молодость – цвет лица был тусклым, лоб прорезала напряженная продольная морщина. Впрочем, сейчас она и не хотела выглядеть свежей, пусть он видит, на что ее обрек. Намеренно не стала краситься. Повязав серый платок вокруг головы, она стала почти похожа на святую мученицу.

Двор слабо освещался одним покосившимся фонарем, холод стоял зверский, а Гена все не ехал. Медленно падали серебристые снежинки, где-то выла собака. Наконец вдали показались желтые фары его машины, как сверкающие в темноте глаза какого-то хищника. Подъехав, аспирант открыл пассажирскую дверцу.

– Привет, садись.

Вид у него был растерянный. Он протянул Ангелине три красные гвоздики и целлофановый пакет конфет «Ананас».

– Привет, спасибо.

– Как ты?

– Давай отъедем куда-нибудь, отец может скоро вернуться.

До площадки на набережной они доехали молча, так же молча просидели в машине еще минуты две. Ангелина все терла колени ладошками, язык ощущался шершавым камнем во рту. Хэйхэ мигал рядами редких огней за темными водами Амура, такой близкий и далекий одновременно. Гена усмехнулся и попробовал начать разговор.

– Все не знаю, как сказать твоему отцу, что не буду защищаться. Кормлю его завтраками, мол переписываю две главы, и так уже второй месяц. Я вообще забыл, если честно, о чем моя диссертация и для чего я ее писал.

Ангелина молча смотрела перед собой. Она достала один «Ананас» из пакетика и осмотрела, как будто видела такие конфеты впервые. Тогда аспирант попытался поцеловать ее в губы.

– Я беременна, – сказала Ангелина, резко отвернувшись.

Гена отпрянул и схватился за лоб. Выдержал паузу. Потом сказал холодным, саркастичным тоном:

– И что прикажешь мне с этим делать?

Ответ разозлил Ангелину. Она сощурилась на аспиранта.

– Как что? Жениться на мне, конечно, – отрезала она, сама не до конца понимая, говорит в шутку или всерьез.

– Ангелин… Я уже сделал предложение своей девушке.

Ангелина не поверила своим ушам. Рассмеялась злобным, безумным смехом.

– С девушкой? С этой Колбасницей из драмтеатра? А я тебе кто? Приятель дядя Ваня из соседнего подъезда?

– Ангелин… Не начинай, пожалуйста.

– Не начинай? Я беременна, беременна от тебя, тебе как еще это сказать – на китайском?

Гена водил рукой по рулю и рассеянно вглядывался в огни Китая, как будто оттуда могли прийти какие-то подсказки.

– Ты хочешь оставить ребенка?

Ангелина не была готова к этому вопросу. В голове звенело, живот крутило, никакого плана у нее не было. Но она не собиралась упрощать задачу этому засранцу.

– Отвези меня домой.

– Ангелин…

Гена попытался взять девушку за руку, но та отдернула ее так резко, что ударилась локтем о приборную доску.

– Я сказала, отвези.

Аспирант молча завел машину и медленно двинулся обратно к дому Ангелины. Высадив ее у подъезда, он опустил стекло с пассажирской стороны, наклонился и сказал сухо, формально, как будто объявлял приговор в суде:

– Лариса тоже беременна. Я женюсь на ней. А твой ребенок, вероятно, вообще не от меня.

И уехал, оставив Ангелину, сжимавшую в руках платок, три гвоздики и пакет конфет, на холоде у подъездного крыльца. Какое-то время она вслушивалась в звуки проезжавших за домом машин, почему-то ожидая, что Генка вернется, потом пошатываясь побрела к себе.

6 (Ангелина)

В тот день Ангелина легла в кровать и практически не вставала семь недель. На третий день у нее уже не оставалось сил регулярно преодолевать путь до туалета, поэтому она поставила рядом с кроватью ведро и вытаскивала его ночью, пока отец спал. Отца Ангелина не пускала в комнату, объявив, что болеет «по женской части», но лечится в соответствии с указаниями врача и ей нужен покой. Первое время девушка питалась только конфетами «Ананас», но на вторую неделю стала брать по ночам немного еды с подноса, который отец регулярно оставлял для нее за дверью. Так Ангелина пропустила развал Советского Союза, встречу нового, девяносто второго года, открытие границ с Китаем и новость, что тетка в реанимации. Конечно, она думала об аборте, но одна мысль, что придется одеться, сесть на автобус и доехать до женской консультации, где нужно что-то рассказывать и лежать в холодном гинекологическом кресле, приводила ее в ужас. Она представляла, что сможет избавиться от ребенка сама, не физически, а силой мысли, как в детстве вызывала рвоту после съеденного невкусного блюда. Воображение рисовало мокрый матрас, кровь, которая вылилась бы из нее, очищая нутро, исторгая инородное тело. Ангелина часто откидывала одеяло в надежде увидеть багровую лужу, но постель оставалась сухой.

День и ночь смешались в одно, Ангелина проваливалась в сон на несколько часов, когда придется, а по ночам прислушивалась к ощущениям в животе, напрягала пресс, скрещивала ноги, давая мышцам команду задушить плод. Ей казалось, что она уже ощущает какое-то шевеление внутри, как будто проглотила червяка, и тот пытается устроиться поудобнее. Иногда включала телевизор, когда шла «Санта-Барбара» на «России». Однажды краем уха услышала, что, согласно новым исследованиям, клубника содержит некий токсин, который крайне вреден для беременных и может вызвать негативные последствия для плода, вплоть до остановки сердца. В тот же день она отправила отца на поиски редкой ягоды, и к вечеру Григорий Витальевич, обрадованный тем, что дочь снова проявляет интерес к еде, вернулся нагруженный невесть каким образом найденными посреди зимы полутора килограммами китайской клубники. Ягоды были безвкусные, будто пластиковые, и Ангелина давилась ими, не всегда успевая оторвать черенок. После ее начало тошнить красной кашей, и она была рада скрючиться у унитаза. Ангелине казалось, что сейчас жизнь внутри нее непременно замрет.

Исторгнув из желудка все без остатка, она лежала, вспотев и откинув одеяло, с салфеткой в руке, и не то бредила, не то видела сон. У нее родится дочь. Вот они стоят за домом в Возжаевке, дует легкий ветерок, дочь оборачивается и смотрит на нее зло. Почему-то девочка родилась сразу подростком, она красивая, у нее золотистые локоны, как у матери, на ней зеленое летящее платье. Дочка обижена на Ангелину за что-то, она это чувствует. Ядовитое ощущение вины внутри… Ну конечно, она не стала хорошей матерью, а еще пыталась убить ее в утробе. Прости меня, доченька, дуру такую! Ангелина хочет броситься к девочке, приобнять ее, но та ускользает из рук, растворяется как дым. Вот они уже в другом месте, незнакомом, на какой-то длинной витиеватой улице, вокруг проплывают, мигая огоньками, вывески на китайском. Ангелина понимает, что это Хэйхэ, хотя ни разу там не была. Они с дочкой куда-то идут, кажется, повидаться с Геной. Это Ангелину радует, Гена обязательно поможет. Почему они все в Китае?

Краем глаза Ангелина замечает, что теперь рядом с ней идет мальчик-китаец. Он ведет за руку ее дочь, только цвет волос у нее поменялся, он стал огненно-рыжим. Ангелина пытается отодвинуть незнакомого мальчика, но тот упирается, и они с ее дочкой ускользают в темный вход какой-то лавки. Ангелина бросается за ними и оказывается внутри просторного пустынного рынка. Сколько хватает глаз тянутся торговые ряды. Ангелина заглядывает в корзинки на прилавках – там везде клубника. Сжимает в кулаке салфетку, бежит между рядами в поисках китайца, хочет позвать дочь, но не может вспомнить, как ее зовут. В груди разливается холодный ужас – как она могла забыть имя дочери? Ангелина добегает до крайнего прилавка – и вдруг оказывается