Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

— Да наплюй ты на него, — посоветовал Момейли.

Асадолла поздоровался. Панджак и Момейли ответили.

— Эй, Зейнал, — сказал Асадолла, — я слышал, Мадам шикарный товарец отхватила. Уж больно, говорят, расхваливает. Я вот думаю, не сходить ли мне посмотреть.

— Ты бы пока не показывался ей на глаза, — ответил Зейнал. — Боюсь, если она тебя увидит, ее родимчик хватит. Мадам говорит, она больше всего на свете боится собак, сторожей и луны.

Асадолла засмеялся:

— Собак, сторожей и луны? Кто же это ей такого вздору наплел?

— Она ведь еще совсем ребенок. Вот и боится, — сказал Зейнал.

— Ну и времечко! — вздохнул Асадолла. — С какого же возраста они теперь на промысел выходят? Хочешь верь, хочешь не верь, а я до тридцати лет во всех этих вещах ничего не смыслил… Биби говорит, что девчонка — прямо загляденье. Это правда?

— А я почем знаю, — сказал Панджак. — Старухи мало ли чего не наговорят.

— Клиента-то для нее нашли уже? — спросил Асадолла.

— В том-то вся и загвоздка, — ответил Момейли. — Мы вот собираемся подыскать ей кого-нибудь из тех, что побогаче, да только не знаем, как им втолковать, что девка стоящая. Боимся, не поверят, что такой цветочек к нам в Дандиль угодил.

— Делов-то, — пренебрежительно бросил Асадолла. — Вы клиентам ее карточку покажите.

Зейнал, Панджак и Момейли переглянулись и хором спросили:

— А где ее взять, карточку-то?

— Делов-то, — повторил Асадолла. — Пригласите в Дандиль фотографа, он девчонку и снимет.

Дед, вышедший на порог с подносом, на котором стояли стаканы с чаем, заметил:

— Охо-хо, ну и дела пошли в Дандиле!

— Я не шучу, — сказал Асадолла. — Будет у вас карточка, я уж скажу, кому ее показывать.

Из-за Аймамочки снова раздались звуки бубна и детский смех.

— Никак опять сюда Кешмата принесло, — сказал Асадолла.

Все прислушались. Из развалин послышался стариковский плач.

— По-моему, это отец Тамары, — сказал Момейли.

4

На следующий день рано утром Панджак и Момейли привели в Дандиль фотографа. Фотограф, высокий худой человек, нес, как знамя, обмотанный тряпкой треножник с похожим на ящик фотоаппаратом. Сидевший у чайханы Зейнал поднялся и громко позвал Деда:

— Эй, Дед! Привели его! Привели!

Дед подошел к окошку и, держась за живот, высунулся на улицу.

— Зря вы этого Асадоллу послушались. В расход только себя ввели.

— Наше дело что карты, — сказал Зейнал. — Тут уж кто выиграет, кто проиграет — одному богу наперед известно.

Панджак и Момейли, а за ними и фотограф подошли к чайхане. Фотограф был в темных очках и черной рубашке. Через плечо висел на веревке старый кожаный портфель. При ходьбе тело фотографа вихлялось и поклажа моталась из стороны в сторону.

Дед засмеялся:

— Эк вам повезло, Панджак! — и, повернувшись к фотографу, добавил: — Добро пожаловать!

Фотограф пропустил это мимо ушей, будто не понимал человеческого языка, и подошел еще ближе.

— Где вы его раскопали? — спросил Зейнал.

— Он в городе работает. Люди его хвалят, — ответил Панджак.

— Посидите, чаю попейте, отдохните малость, — предложил Зейнал.

— Он сказал, если замешкаемся, солнце уже высоко будет, и карточка как следует не получится, — объяснил Панджак.

— Обещал красивую карточку сделать, — добавил Момейли. — А если захотим, он цветную сделает.

— На что нам цветная? — возразил Зейнал. — Главное, чтоб фигура была хорошо видна.

— Ну, пойдем, что ли, — предложил Панджак. — Вон уже дети вокруг собираются.

Над развалившейся стенкой Аймамочки торчали детские головы. Один за другим ребятишки залезали на стену, визжа, спрыгивали вниз и крадучись подбирались поближе к чайхане.

— Панджак, скажи ты этим ублюдкам, чтобы оставили нас в покое, — попросил Момейли.

Панджак сорвал с головы шапку и закричал:

— А ну, сучьи дети, выродки дандильские, брысь отсюда, пока я вас не догнал!

Дети обернулись на его крик и, галдя, полезли обратно на стенку, а оттуда спрыгнули в развалины. Момейли, фотограф и Панджак, чтобы не попадаться детворе на глаза, прошли за домом Биби, поднялись на кучу мусора и вскоре оказались перед домом Мадам. Панджак поднял с земли камень и постучал им в калитку. С той стороны раздался мужской голос:

— Кто там?

— Открывай, — сказал Момейли. — Привели мы его.

Калитку открыл босой привратник, высокий детина с мелко вьющимися волосами, в очках с толстыми стеклами. Он был в зеленой рубашке, на шее болтался обтрепанный галстук.

— Беги к Мадам, скажи, привели, — потребовал Панджак.

— Плохо ей сейчас. Она себе грудь горчицей мажет.

— Ладно, пусть мажет. Тогда девчонку позови. Скажи, фотограф пришел. Ждет.

Привратник покосился на фотографа, удивленно разглядывавшего ржавую крышу, и спросил:

— Это, что ли, фотограф?

— Да, он самый.

— Слушай, Панджак, ты ему скажи, чтоб он с меня карточку снял, — попросил привратник. — Очень хочу поглядеть, какая у меня наружность.

— А ну проваливай, — сказал Панджак. — Думаешь, мы для того все ноги себе оттоптали и фотографа сюда доставили, чтобы он тебя снимал? Да твою карточку только в нужнике вешать!

Фотограф спустил с плеча треножник, установил его посреди двора, укрепил ножки, потом водрузил сверху ящик камеры и привинтил. Пристегнув к каморе черный тряпичный рукав, он скинул с другого плеча висевший на веревке кожаный портфель, положил его под облепиху, а затем снял с себя пиджак. Момейли, Панджак и привратник изумленно следили за этими действиями. Фотограф снял очки, провел рукой по волосам, сунул на минутку голову в черный рукав и объявил:

— Я готов.

— Готов? — переспросил Момейли.

— Дай вам бог здоровья, — сказал привратник.

— Ну, где же она? — спросил фотограф.

Привратник торопливо побежал в дом. Занавеска на одном из окон заколыхалась, и за стеклом показался отец Тамары. Он уминал здоровенный кусок сухой лепешки и радостно хихикал. Фотограф повернулся и, поглядев вниз, на Дандиль и гарнизон, заметил:

— Отличное место. Отсюда все вокруг видно.

Из дома вышли Мадам и привратник. Старуха была бледнее обычного и двигалась, согнувшись чуть ли не вдвое. Брови ее то и дело напряженно сходились у переносицы, и по всему было видно, что ее мучает боль. Она села у порога и повернулась к Панджаку.

— Привели?

— Да, да, — нетерпеливо ответил Панджак. — Зови ее.

— Тамара! Милая! Иди сюда! — крикнула Мадам.

— Что вам, матушка? — донесся из дома голос Тамары.

— Иди сюда, милая! Иди! Сейчас мы тебя, красавицу, фотографировать будем! — крикнула Мадам.

Тамара, смеясь, вышла во двор. На ней были красная юбка и белая блузка. Волосы были уложены в высокую прическу, украшенную большой розой. В руках девушка держала букет. Туфли на высоких каблуках с перемычками на подъеме подчеркивали линии голых ног. Она поглядела сначала на фотографа, потом на Панджака и Момейли, засмеялась и спросила фотографа:

— Как мне встать?

— Стой, как стоишь, — ответил