Стажер - Лазарь Викторович Карелин

— Спокойно! Снимаю! — снова поднял руку профессор.

Парочка опять застыла. Катя испугалась за них, вскрикнула:

— Господи, не сидите такими истуканами!

Вынырнувший из-под покрывала Александр Александрович строго взглянул на нее, но тотчас смягчился.

— Стойте, стойте, где это я вас видел?.. — Он забыл о своих клиентах, его только Катя сейчас интересовала. — A-а! Вспомнил!

О чем он? Как он мог ее вспомнить? Ей было нелегко выдерживать его взгляд, его огляд, но надо было и самой понять что-то очень важное, что роднило этого человека и Сашу.

— Что, похожи? — спросил ее Александр Александрович, словно она вслух обо всем подумала.

— Очень!.. Нет, не очень… В чем-то только… Это, видимо, фамильное…

— Ну, разумеется. От одного корня. Смущены, что когда-то и он будет таким-же? Молодым не верится, что они могут постареть. А уж помереть и подавно они не могут. Так? Спокойно! Снимаю! — Александр Александрович, не взглянув даже на застывшую вновь парочку, щелкнул затвором.

— Ах, какие вы! — вспыхнула Катя. — Опять как умерли! Снова! Еще раз!

— Нет, хватит! — сказал Александр Александрович. — Ишь раскомандовалась. Все! Отличные будут снимки. — Подойдя к двери, он широко распахнул ее перед молодоженами, которые все еще пребывали в одеревенелости. — Прошу, друзья! За снимками зайдите через недельку. Но не позже. Фотография ликвидируется.

Парочка, рука в руке, удалилась, оживая с каждым шагом. На улице — Кате видно было через окно — они расхохотались, побежали, так и держась за руки.

— Вот такими бы их и снять, — с сожалением сказала Катя.

— Не хотите ли стать фотографом? — Притворив дверь, Александр Александрович близко опять подошел к Кате. — Из вас получится. Пойдете ко мне в ученицы? Беру.

— Вот! — Катя схватилась за это «беру», как за ниточку. — Он такой же, как и вы, он — самонадеянный. В этом вы и похожи. Это — главное. Кстати, откуда вы меня знаете?

— Приметил на Сашиных пленочках. Все вы, все вы. И целая свора еще собак. Давайте знакомиться. — Он протянул Кате руку. — Александр Александрович.

— Катя. Не свора, а всего три собаки.

— Четыре.

— Ах да, четыре. Три больничных и мой Бимка. А вы приметливый.

— Профессия такая. К Саше? Нет его, куда-то укатил.

— Я не к нему, я к вам. — Катя протянула Александру Александровичу листок, который дал ей Саша. — Прошу получить с нас за альбом.

— Саше бы и заплатили.

— А квитанция? Мне отчитываться надо.

— Ясно. Не хотите, чтобы промежду вас встревали какие-то там презренные деньги? Угадал? — Он взял Сашин листок, пошел к столу.

Хорошо, что он был много меньше ростом, чем Саша. А почему хорошо? Катя не успела додумать свою мысль, надо было отвечать.

— Угадали. — Катя вздохнула. — Вы угадливый.

— В мои-то годы не понять. Я еще по негативу все понял. А уж по оригиналу… — Александр Александрович принялся быстро пощелкивать на счетах. — Да, Катюша…, Да, милая ты моя… А ведь ничего у тебя не выйдет…

— Вы о чем?

— Ну-с, вот итог. Сто пятьдесят рублей и сорок копеечек.

— Вы о чем?

— Квитанцию на ваше имя выписывать или как?

— Вы о чем? О чем вы?

— А о том, милая ты моя, что у Саши уже есть женщина. И хороша, и умна, и устроена. Ты, по снимкам судя, медицинская еще пока сестричка, верно?

— Квитанцию, пожалуйста, выпишите на Екатерину Савельеву.

— Ну, ну, не печалься. Такова селявишка, как изволит выражаться любезный наш Сашенька. Да и не находка он, поверь. Мы, Трофимовы, скажу по секрету, довольно приблизительные семьянины.

— Тут уж огорчайся не огорчайся… — Катя достала из сумочки конверт с деньгами, приложила к нему Сашины пятьдесят рублей, отсчитала сорок копеек. — Вот вам сто пятьдесят рублей и сорок копеек, товарищ Трофимов. Согласна, не находка, да жаль, я упрямая. — Она повернулась, рванула дверь, выбежала на улицу. Колокольчик долго еще дрожал после ее ухода.

Катя и в машину села, хлопнув дверцей изо всех сил.

— Поехали! Умный? Он у тебя хитрый и равнодушный.

— Так!.. Поговорили… — Саша пустил машину, ввел ее в уличный поток. — Ты, что же, ему не понравилась?

— Велика беда! Он мне не понравился! Отвези меня к Белорусскому вокзалу. Или нет, до ближайшей станции метро.

— Катя, что с тобой?

— А с тобой? — Она обернулась к нему с прихлынувшими к губам словами, но удержала их и даже рукой прикрыла рот.

— Что он тебе наговорил?

Катя молчала.

— Про меня что-нибудь?

Катя молчала.

— Обсчитал? Нагрубил?

— Не нагрубил и не обсчитал. А если обсчитал, то не мне стыдно, а ему. Хотя нет, ему не будет стыдно. Ох, Саша, как жаль, что ты похож на него!

— Я на целую голову его выше. И никакого сходства.

— Похож, есть сходство. И, боюсь, не ты его на голову выше, а он тебя.

— В смысле мастерства, жизненного опыта? Так это и не удивительно.

— Кстати, твои пятьдесят рублей мне понадобились. Мы отдадим тебе их в получку. Хорошо?

— Хорошо. Выходит, мой дядя, старейшина нашего рода, тебе не показался?

— Нет.

— Странно, он всегда всем нравится.

— Женщинам? — быстро спросила Катя и снова накрыла ладонью рот.

— Всем. И женщинам, и мужчинам. У него подход к людям. Ладно, покажу-ка я тебе еще одного своего дядю. Уж этот-то… Он тут рядом живет. У меня, где бы я в Москве ни очутился, обязательно какой-нибудь родственничек найдется. Не могу же я допустить, чтобы ты разочаровалась в Трофимовых.

— Тоже — умный?

— Не шути! Директор школы.

Переулок, еще переулок, и Саша повел машину по тихой Москве. Здесь тополя росли до крыш, травка выбегала на мостовую. Здесь на скамеечках у ворот грелись старики. Здесь, за гулом совсем близкого центра, островом жила тишина.

Саша остановил машину.

— Приехали. Идем.

Но Катя долго еще не выходила из машины. Она не знала, как ей быть. Она прислушивалась к тишине этой улочки, вслушивалась в свои мысли. В мыслях не было тишины. Там раскричались боль и гнев. «У него есть женщина!» — кричал гнев. «Он тебя никогда не полюбит!» — кричала боль. Катя ждала и еще в себе голоса, ждала ответа.

Саша вышел из машины. У него хватило ума не торопить Катю. Он присел на скамеечку у парадного входа, — а у этого старого дома был парадный вход с витыми столбиками, — и принялся что-то вычерчивать на асфальте забытым ребятишками куском мела.

— Что ты там рисуешь? — спросила Катя.

— Да вот, вывожу некую формулу из высшей математики.

Боль и гнев продолжали кричать в ней, но